Восход стоит мессы

– Когда я смотрю на эти звезды…, – задумчиво произнес Агриппа, – на это необъятное ночное небо… слышу шелест травы и плеск волн, я точно знаю, что Бог здесь рядом с нами. Ибо в каждой травинке спрятана частичка Его. А паписты строят свои соборы и украшают их витражами и золотом, не понимая убожества своих потуг… будто все золото мира способно сравниться с Его величием…

Генрих не мог бы сказать такими словами, но сейчас каждой клеточкой своего тела и всеми струнами души ощущал он красоту и мощь мироздания. Словно первый человек на земле, он чувствовал свою общность с огромным миром, что простирался пред ним до горизонта.

– Разве нуждается человек в посредниках, чтобы говорить с Создателем? – сказал Сегюр. – Жадные папские сановники стремятся отнять у нас это святое право, что от рождения дано каждому. Они желают присвоить себе Бога, чтобы вновь превратить людей в послушное стадо овец, бессмысленно бредущих за пастырем, роль коего католическая Церковь берет себе. Я верю, что когда-нибудь все христиане, вырвавшись из темницы папизма, обретут единение с Богом. И я готов воевать за это до последней капли крови!

Генрих улыбнулся. Все это было таким родным и знакомым, что можно было и не отвечать, ибо всякий вечер у костра сводился к таким беседам. Иногда Генрих задумывался о том, что, к стыду своему, сам он не так уж и религиозен. Когда он видел фанатичный блеск в глазах своих друзей, то вынужден был признать, что не разделяет их чувств.

И все же Генрих Наваррский считал себя убежденным протестантом. Новая вера создала вокруг себя целый мир, в котором каждый узнавал своих, и Генрих был его частью. Частью этого мира были его мать и сестра, обе суровые гугенотки. Частью этого мира были самые близкие его друзья и все, кого он любил. И даже его родная провинция, любимый южный Нерак с его розами и каштанами. И эти летние вечера у костра тоже были частью этого мира. А потому, когда юный принц Наваррский, став главою протестантской партии после смерти Луи де Конде, давал клятву защищать свою веру до последней капли крови, он клялся искренне. Ибо в торжественные слова клятвы вкладывал он приземленный и вполне понятный ему смысл защиты всего того, чем дорожил в жизни.

Генрих знал, что мир этот прекрасен не для всех. Сегодня он мог в очередной раз убедиться в этом. Но, как все юные принцы, искренне полагал, что именно ему по силам исправить несовершенство жизни.

Кто-то затянул двадцать шестой псалом Давида. Другие голоса подхватили знакомые слова, и вскоре над деревьями полетела торжественная и печальная мелодия. И в мелодии этой сливалось все то, что роднило между собою их души, словно они были даже не братьями, а одним человеком, стремящимся к счастью.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Лето 1572 года

Глава 1

Мы могли бы взять вашу столицу силой, но мы были так добры, что женились на ней.

Генрих Манн

Город глухо молчал, с обреченным отчуждением встречая нежеланных гостей. Улицы были почти безлюдны, а ставни закрыты, и даже собаки не лаяли, прячась по подворотням. И только сквозь щелки чердачных окон чьи-то беспокойные взгляды напряженно следили за небольшой армией, с трудом протискивающейся по узким улочкам старого Парижа. Шел дождь, и лошади, привычные к мягкому дерну, недовольно фыркали, ступая по мокрым камням мостовых. Потоки воды, перемешанные с помоями, мусором и конским навозом, сбегали в Сену, вбирая в себя сомнительные ароматы большого и грязного города. Северное лето 1572 года от Рождества Христова было в самом разгаре. Войска гугенотов со знаменосцем во главе входили в католический Париж.

Впрочем, сегодня они шли с миром: король Наваррский спешил на свою свадьбу с принцессой дома Валуа⁴, чтобы скрепить этим брачным союзом Сен-Жерменский договор, уже третий по счету в череде гражданских войн и примирений.

Жан-Антуан д'Англере⁵, сидя на втором этаже трактира «Синий петух», с тревогой наблюдал, как вражеская армия движется по улицам любимого города прямо к Лувру, самому его сердцу. Сегодня заведение было закрыто, но д'Англере, как давнему клиенту, хозяин разрешил пройти наверх.

Он видел, как под мокрым поникшим штандартом проехал сам титулованный жених. На правой руке его чернела траурная повязка – два месяца назад здесь, в Париже, умерла от чахотки его мать, королева Жанна, и принц Наваррский стал независимым властителем маленькой горной страны. Юноша был маловат ростом, остронос и весь его вид напоминал о том, что королевство его невелико и небогато, а потому и сам он как бы и ненастоящий король. Лицо его не отличалось красотой, однако даже в этот мрачный день оставалось живым и готовым к улыбке, чем вызывало желание улыбнуться в ответ. Завидев в одном из немногих приоткрытых окон белый чепец чьей-то горничной, молодой государь галантно приподнял шляпу и слегка поклонился незнакомке.

Д'Англере усмехнулся. Почему-то он представлял себе главаря ненавистных гугенотов совсем иначе.