Он понимал, что слова его звучат странно, однако айилец, похоже, ничуть не удивился, только кивнул в ответ.
— Гаул, ты никогда не говоришь о моих глазах, вроде бы даже на них не смотришь. Как, впрочем, и все айильцы. Почему?
Перрин знал, что сейчас уже достаточно стемнело и его золотистые глаза светились.
— Мир меняется, — рассудительно промолвил Гаул. — Нынче в нем немало диковин. Руарк и Джеран, вождь нашего клана, да и Хранительницы Мудрости тоже пытались это скрыть, но мы-то чувствовали, что они с тяжелым сердцем посылали нас за Драконову Стену, на поиски Того-Кто-Приходит-с-Рассветом. Все ждали Перемен и боялись их, потому что никто не знал, каковы они будут. Творец поселил нас в Трехкратной Земле в наказание за прегрешения, но и чтобы подготовить нас. Но к чему? — Айилец задумчиво покачал головой. — Колинда, Хранительница Мудрости из Горячих Ключей, говаривала, что для Каменного Пса я слишком много размышляю. А Бэйр, старейшая Хранительница из Шаарад, пригрозила, что, когда умрет Джеран, меня отправят в Руидин, хочу я или нет. Да и вообще, Перрин, какое значение имеет цвет глаз?
— Жаль, что не все так думают.
Веселье у второго костра наконец стихло. Одна из Дев — Перрин не разобрал которая — заступила в караул, остальные принялись укладываться на ночь. Что ж, день сегодня выдался нелегкий. Он тоже нуждается в отдыхе и наверняка заснет быстро.
Завернувшись в плащ, Перрин растянулся возле костра.
— Не забудь, Гаул, чуть что не так — ткни меня в бок.
Айилец кивнул, но Перрин этого не видел. Он провалился в сон.
Стоял ясный день. Перрин был один и находился поблизости от Путевых Врат, выглядевших на склоне горы более чем странно. Местность казалась нетронутой и дикой, словно здесь не ступала нога человека. Из долины дул легкий ветерок, и Перрин чуял запахи оленей, кроликов, голубей, перепелок, воды, земли и деревьев — несчетное множество отчетливо различимых запахов. Он пребывал в волчьем сне.
На миг Перрин почувствовал себя волком. Казалось, у него выросли когти и клыки…
Перрин нахмурился, пригляделся и — странное дело — увидел топор, правда, полупрозрачный, почти невещественный. Однако уже в следующий миг на его месте вновь возник молот.
Пусть остается, подумал Перрин, облизывая губы. Может, как оружие топор и лучше, но молот ему больше по душе.
Прежде Перрин не сталкивался с такими превращениями, но ведь он мало знал об этом необычном месте, которое и местом-то трудно назвать. Это был волчий сон, и в нем могли твориться непонятные вещи, как, впрочем, бывает и в человеческих снах.
И тут — стоило ему только задуматься о странностях и чудесах — полоска неба за горами вдруг потемнела и превратилась словно в открытое неведомо куда окно. Там, среди переплетающихся вихрей, воздев руки, стоял и сотрясался от безумного смеха Ранд. Золотисто-алые фигуры, напоминавшие странное изображение на Драконовом Стяге, колыхались на ветру. Затаившиеся глаза пристально следили за Рандом, но догадывался ли он об этом, понять было невозможно.
Диковинная картина исчезла и мгновенно сменилась другой: где-то далеко, в тени причудливых зданий, осторожно крались Илэйн и Найнив. Они выслеживали какого-то опасного зверя. Перрин точно знал, что этот зверь опасен, хотя понятия не имел откуда.
В следующий миг небо вновь потемнело и в нем открылись еще одно окно. У развилки дорог стоял Мэт. Он подбросил монетку, поймал ее и зашагал в избранном направлении. Неожиданно на его голове появилась широкополая шляпа. Шел он, опираясь вместо посоха на копье с широким искривленным наконечником.
Из другого окна на Перрина изумленно уставились Эгвейн и какая-то женщина с длинными седыми волосами.
Позади них рушилась, рассыпаясь на кирпичи, Белая Башня Пропало и это видение. Перрин глубоко вздохнул. С подобными явлениями здесь, в волчьем сне, ему приходилось сталкиваться и раньше. Он полагал, что эти видения имеют какое-то отношение к действительности. Интересно, что сами волки ничего похожего здесь не видели. Морейн как-то высказала предположение, будто волчий сон — это нечто вроде
Стоило Перрину подумать о Мачире, как он услышал — или ему показалось, что услышал, — слабо прошелестевший звук. Его собственное имя. Юноша прислушался. Нет, это был просто ветер. Он здесь один.
— Прыгун! — позвал Перрин — и мысленно, и во весь голос — Прыгун!