Восхождение

Это так называемые каталожные кабины — гордость и Ольшанского, и Такуйлина, и всех заводчан. Еще недавно эта модель считалась экспериментальной, и Дмитрий Яковлевич не уставал агитировать за нее всех гостей, всякое начальство, которое по той или иной причине появлялось на заводе. Каталожные, то есть приспособленные по габаритам к массовым сериям домов в Москве, которые проектируются в соответствии с разработанным Каталогом железобетонных деталей. Новые кабины отделаны декоративным бумажно-слоистым пластиком. Внешне они так эстетически приятны, что Ольшанский отправлял эту модель в Сокольники, на Международную выставку стройматериалов.

Сейчас заводу трудно расширяться на небольшом пятачке территории, стиснутой со всех сторон домами и линией Белорусской железной дороги. И все же здесь все время строят, а точнее говоря — перестраивают, то создавая новый корпус под закладные детали, то новый отделочный цех.

Да и не может быть иначе там, где у людей уже есть вкус к реконструкции, к творческим поискам, где не только директор, недавно награжденный орденом Трудового Красного Знамени, или его непосредственное окружение, но и весь коллектив завода втянут в работу по совершенствованию техники, технологии и нравственно-психологической атмосферы производственной жизни.

Я хочу закончить рассказ о Хорошевском заводе сценкой, которая вновь напоминает о Копелеве. Я как-то сидел в кабинете Ольшанского, и мы говорили о производственном телевидении. В деревянную панель стены его кабинета уже вмонтирован экран телевизора, а скоро передающие устройства будут установлены у конвейеров, в цехах. Дмитрий Яковлевич сообщил мне, что эта идея тоже плод инициативы самих заводчан, но тут беседу нашу внезапно прервал шумно ворвавшийся в кабинет главный диспетчер комбината Алексей Семенович Стариковский.

— Доброе утро, Дмитрий Яковлевич. Я пришел к тебе ругаться, — заявил еще в дверях этот высокий, плотно сбитый человек с крупной седою головой.

Ольшанский жестом пригласил его сесть в кресло у стола, но Стариковский оставался стоять, как бы показывая, что зол не на шутку и будет ругаться основательно.

— Что же ты так свирепо начинаешь, Алексей Семенович? — спросил Ольшанский, покосившись на меня и в моем присутствии стараясь удержать на лице улыбку, а в тоне вежливое спокойствие.

— Вот посидел бы ты, Дмитрий Яковлевич, у меня в аппаратной, около рации, когда идет диспетчерский час, послушал бы голоса прорабов и бригадиров с участков, особенно насчет закладных деталей и недовоза санкабин, то и сам бы взъярился похлеще меня. Из Гольянова передают, из Бабушкина, из Вешняков... — перечислял Стариковский. — Да, да! — вздохнул Ольшанский. — На одном нашем ДСК обеспечиваем тридцать семь этажей в месяц — и все недовоз. А у меня на снабжении еще два московских комбината. И в Тольятти, и в Набережные Челны отдай кабины, а то голову снесут! А какая там темпированная стройка, сам знаешь не хуже меня.

— Я кто такой? Слуга комбината! А ты, Дмитрий Яковлевич, комбинатовский директор. За что мы должны болеть в первую очередь? А? Кто позволит нам срывать график? — горячился Стариковский.

— Никто, никто, — пытался его успокоить Ольшанский.

— Закладушек нет даже у Копелева.

— Не успеваем с этими деталями, арматурный цех маленький. Вот когда расширим...

— Копелев ждать не может, — прервал Стариковский, — он депутат. У него на площадке гости бывают, иностранцы приезжают, это надо учитывать...

— А ведь сам твердишь всегда: перед графиком, как перед богом, все бригадиры равны. Что у нас ритм — закон для всех, и дай больше одному, обделишь другого, — сказал Ольшанский, хмурясь.

— Правильно, если бы всем всего хватало. Но ведь бывают же перебои. Нет, я не уйду от тебя, Дмитрий Яковлевич, пока ты Копелеву не отправишь контейнер с закладными деталями, — заявил Стариковский, и было похоже, что он осуществит свою угрозу.

— Ох и работенка же у тебя, Алексей Семенович, — душу вынимать из директоров заводов! И больно ты горяч! — произнес Ольшанский не то сочувственно, не то лишь сдерживая накопившееся уже раздражение. — Ладно, контейнер я отправлю Копелеву и соседям, но согласись, так действовать — это не метод.

— Не метод, но приходится, — согласился Стариковский и сразу успокоился. Но замечание о горячности, должно быть, задело его. — Эх, дорогой наш передовой директор, Дмитрий Яковлевич, — произнес Стариковский после паузы, — я сейчас уйду, но хочу сказать тебе: не упрекай ни меня, ни себя, ни того же Копелева в горячности. Если хочешь знать, нам за это деньги платят. За то, что горим и волнуемся за порученное дело. А была бы у нас слоновая толстая кожа, были бы мы равнодушны к нашим бедам, не имели бы мы тогда и сегодняшних успехов.

Делегат съезда

Это было прекрасное мартовское утро, с прозрачным воздухом, голубым небом, «весна света», как сказал бы Пришвин, день весенней чистоты, ясности, волнующих сердце радостных надежд и добрых предчувствий. Тридцатое марта семьдесят первого года. Утро открытия XXIV съезда партии.