Восхождение

— Спасибо, нет времени сегодня. Кто в этой смене у тебя звеньевой?

— Гурьев Владимир, ветеран бригады. Еще при вас работал электросварщиком.

— Помню. Я слышал, он «Жигули» купил? — спросил Масленников.

— Точно. Теперь машина у него — как вторая жена. Больше ей внимания уделяет, чем работе.

— Ничего, Толик, ты на него не шуми. Это пройдет, как первое увлечение. Привыкнет, остынет — снова к работе повернется. Это по-человечески понятно. А как другие звеньевые — Вася Степанов, Сережа Харламов? Как женский твой состав, штукатурная гвардия — две Нины, Демина, Воронкова?

— Да все у них нормально, Геннадий Владимирович, все по-доброму.

— Ты извинись перед ними, Михеич, сегодня не смогу поговорить с ребятами. А может, вечерком потолкуем в управлении?

— Отлично было бы! — обрадовался Суровцев.

Масленников сделал пометку в записной книжке. Не только в предпраздничные дни, но и в будни, когда выдавалось время, он любил заезжать «на огонек» в здание управления. Здесь, в уютном конференц-зале, после работы частенько собирались строители на совещания, собрания или же просто так, потолковать о новостях, которые накапливались в бригадах на разных концах Москвы.

И, встречая здесь своих товарищей по бригаде, по управлению, Масленников, таким образом, не отрывался от рабочей жизни своих друзей, весомее ощущал биение пульса работы на самом переднем крае строительства. И, как уже заметил давно, всякий раз и неизменно он улучшал здесь свое настроение.

Первое знакомство

Я пришел к Владимиру Копелеву на площадку в квартале 79, у дома 24, и увидел, что «нуль» уже готов, то есть возведен фундамент, проложены рельсы и смонтирован кран серии «КБ-160 2м», подключен ток, и буквально с минуты на минуту по графику, вывешенному для всеобщего обозрения на доске у дороги, должен начаться монтаж здания.

Владимир Копелев находился в группе людей, бродивших вокруг крана. Я сразу заметил, что он зол и нервничает.

— Начинаете?

— Черта с два! Надо принять башенный кран. А этот пузатый не дает разрешения.

— Кто такой?

— Техник из треста механизации.

Копелев сплюнул в пыль.

Я посмотрел на мужчину в белой рубашке с закатанными рукавами и с портфелем в руке, который почти бегал по кромке верхних граней фундамента, о чем-то спорил с рабочими и выглядел суматошным и взвинченным. Он мне не показался пузатым, тут уж сквозило явное преувеличение бригадира.

— Это ваши ругаются с техником? — спросил я.

— Да, трое. Те, что в касках, все мои.

Меня удивило, что сам Копелев не ругался с приемщиком и стоял в стороне.

На нем были грубые башмаки, из плотной материи джинсы, удобные на стройке хотя бы потому, что подходили под цвет той пыли, которую клубами вздымали в воздух часто вкатывающиеся на площадку машины-панелевозы. Под брюки в жаркие дни Копелев заправлял темную рубашку с открытым воротом, на темноволосой голове плотно сидела белая каска со свободно болтающимися ремешками.

В такой рабочей одежде, спортивно подтянутый, худощавый, он двигался по строительной площадке с некоторым даже изяществом и, казалось бы, без особой спешки. В солнечные дни Копелев надевал темные, защитные очки, которые делали его лицо еще более строгим.

Тогда, летом 1970 года, Копелеву было тридцать пять — это возраст зрелости. Старше сорока — сорока пяти уже редко можно встретить бригадира-монтажника, который легко бы справлялся с основательными физическими нагрузками, а главное — с постоянно напряженным темпом работы.

Владимир Копелев, на мой взгляд, выглядел немного моложе своих лет, — возможно, потому что от постоянного пребывания на свежем воздухе лицо его всегда пышет свежестью, а кожа приобрела здоровый и приятный загар, как, впрочем, и у всех монтажников.

Я сразу обратил внимание на две черты характера Копелева, внешне совершенно очевидные и впечатляющие. Он динамичен и одновременно сдержан. И первое впечатление относится к тому, как он ведет себя на строительной площадке, ни минуты не сидя без дела, отдавая распоряжения или же сам частенько берясь за лом, лопату, все время пребывая в привычном состоянии деловой озабоченности. Второе же связывалось с малоречивостью, отсутствием всякой позы, может быть, некоей эмоциональной приглушенностью занятого человека, у которого к тому же все переживания замыкаются внутри души, мало чем проявляя себя во внешних выражениях.

Когда мы впервые разговорились в переносной будке, которая вместе с монтажниками поднималась краном с этажа на этаж, или же стояли на краю какой-либо панели, Копелев все время куда-то посматривал, за чем-то следил. В эти минуты я достаточно отчетливо ощущал, что беседа наша хотя в чем-то и занимает моего нового знакомого, но все же менее интересна ему, чем то, что происходит на монтажной площадке. И Копелев, собственно, даже не старался скрыть это от меня.

Таким образом, его динамизм можно было бы, пожалуй, образно определить как постоянное пребывание под неким напряжением, словно бы под током деловой увлеченности и, не боюсь сказать, немного сердитой, озабоченной страсти к работе.