Восхождение

Вспоминаю свое утреннее буйное превозношение, старушку, которую мысленно ругал последними словами … Ну, вот, теперь все понятно. Осудил старческую немощь — и сам таким стал. Сколько раз читал у Святых отцов, что осужденный грех к тебе же и возвращается. Бумерангом. Что-то уж слишком быстро вернулся… Так это же прекрасно! Это чтобы сразу и доходчиво… Это чтобы ты в суете о главном не забывал. Слава Тебе, Господи!

…Третий день в груди живет тяжесть. Она обволокла сердце, сдавила его липкими присосками, и все мое существо тянется вниз, к хладной грязной земле. Ношу эту тяготу и брошенным щенком взываю о помиловании. Одно успокаивает: нет уныния, наоборот, мое отягощение напоминает несение креста. Утренние молитвы очистились от накатывающей суетности рабочего дня, а вечерние — от вялой усталости. Молитва пульсирует ритмично, с новой силой вырываясь из сердечной тяготы в необозримые высоты, словно святые творцы этих молитв помогают мне.

После вечернего молитвенного правила нет желания встать и заняться другими делами, наоборот, внутренний прожектор освещает то одного, то другого, то целое семейство людей, за которых мне дано молиться. Всплывает в памяти самое главное в нашем общении, обнажаются корни обид и конфликтов, вспышками света прорываются мгновения взаимной любви. Как радостно молиться за людей!

Внимание снова возвращается к моему «змеиному питомнику» — скопищу грехов. Безжалостно с помощью Иисусовой молитвы, вместо «…помилуй мя грешного» умоляю помиловать меня злобного или немилосердного… Без запинки, один за одним, даже ничтожные мимолетные греховные помыслы — все до чиста — изничтожаю шипящее мстительной ненавистью население моего душевного серпентария.

Но вот и покаяние иссякло. Можно бы встать и успокоиться, только не могу выйти из дивного внутреннего покоя. Стою и молчу, как слепоглухонемой, очарованный этим новым абсолютным звенящим одиночеством. «В теле, не в теле — не знаю», ничего не знаю, ничего не чувствую, кроме новизны и покоя.

Тем не менее, где-то глубоко внутри меня что-то постоянно сгущается и нарастает. Сначала будто это меня и не касается, и глубина эта уже не моя, может быть потому, что там мне бывать еще не доводилось. И вот мое одиночество, кромешная пустота вокруг и внутри усиливаются еще и… появляется жажда, только она не в гортани — я весь превращаюсь в необозримую потрескавшуюся от зноя пустыню, которая молча жаждет.

И все это происходит тихо и незаметно, совершённое неизвестными органами чувств, наверное, душевными очами, о которых слышал и читал, но в себе не ощущал. Неужели эта жажда будет возрастать? Да куда же больше! Я весь иссохну, истлею… По гладкой поверхности пустыни зазмеилась трещина моего смятения, она бежит вдаль, разрастается, и в провале зияет бездна, над которой я стою на самом краю надежды. Мое «Господи, не остави!» — звучит раскатом грома в пустынной тишине, пугает, но потом и успокаивает.

Жаждущая немая темнота сгущается до невообразимого предела… «Господи, Иисусе!..» — громыхнуло из меня в последний раз — и совершилось!

Густой мрак заполняется мириадами росинок света, обильно насыщая, освещая, питая всю мою вселенную.

Мне остается лишь впитывать эту желанную сладость всепроникающего Присутствия и благодарно молчать, не дерзая даже малейшим звуком или невольным движением привнести в эту вечную гармонию свое недостоинство.

Ломать — не строить

Идея насчет заработков для покрытия непредвиденных расходов, поданная Юрой, не дает мне покоя. Вырваться из порочного круга воровства, дать подработать бригаде, получающей по нынешним временам гроши, — это стоит хлопот. Получив одобрение и поддержку бригадира, я приступаю к поиску объекта.

В ближайшем дачном поселке мы с Васей вечером объезжаем один за другим дома. Уже в третьем по счету молодая женщина проявляет к нам интерес и устраивает допрос: кто мы и откуда, какой квалификации и в какой цене наши услуги. Отвечаю на вопросы, изрядно пересыпая информацию профессионализмами, а сам тем временем разглядываю дом за ее спиной: обычная изба довоенной постройки. Во дворе стоит новенькая «Волга». Огород ухоженный, с ровными аккуратными грядками. Про себя думаю, что здесь предстоит большая работа вплоть до полной перестройки. Высказываю идею вслух. Хозяйка в ответ согласно улыбается и предлагает подождать мужа, который должен скоро подъехать к ужину.

Мы с Васей наперебой нахваливаем огород, чистоту и порядок, за что получаем приглашение войти в дом. Не успеваем присесть на диване и как следует оглядеться, как слышится радостный лай собаки и шорох автомобильных шин по щебенке. На пороге вырастает коренастая фигура хозяина, который громко, но весело сетует:

— С молодой женой всегда так: мужа нет дома — сразу юноши толпами шастают.

— Ну, Юрик… — выпячивает губку жена, поднося щеку под поцелуй.

— Я так понимаю, что вы строители и собираетесь у нас дворец построить вместо этой развалюхи. Похвально, — говорит он и одновременно целует жену в щеку, переодевается, заглядывает на кухню и моет руки. — Светик, ты уже договорилась?