Восхождение

В городе работал он дворником — в те времена должность солидная, «властьимущая». Дети разъехались кто куда, при дедушке остался младший сын — мой отец. От своих детей дедушка требовал, чтобы они учились. Ослушаться деда никто не смел, поэтому дети учились старательно и сами стали педагогами или начальниками.

Во время своего обучения отец часто приезжал из другого города к деду навестить его и посоветоваться. А однажды отцу стало невыносимо тоскливо, несмотря на то, что вроде бы причин для этого никаких не имелось. А к вечеру принесли телеграмму, что дедушка умер. В тот день он потерял стразу и отца, и друга, и советчика.

Во время ежегодных родственных встреч братья и сестры иногда обсуждали политику, действия властей, но весьма лояльно, хоть иногда и с легким ворчанием. Впрочем, обсуждения не выходили за рамки обычной критики, вроде «есть еще, конечно, временные недостатки, но мы их решительно ликвидируем». Пробовал и я узнать у отца, почему в нашей богатейшей стране чего ни коснись, все в дефиците, почему кругом косность и тупая ленивая тоска. Почему бы власти не дать простор частной инициативе. Но все эти разговоры пресекались отцом строгой фразой: «Я не хочу, чтобы мы стали рабами у хозяев!». На мой вопрос, «а разве сейчас мы не рабы?», следовало грозовое молчание.

Когда умер старший брат, с отцом произошло то же самое, что и в день смерти деда: он это предчувствовал сердцем. Чуть позже мне довелось узнать, что умирающему бывшему разрушителю церквей было видение райских врат, куда его не пустили грозные ангелы. Проснувшись, этот ярый гонитель христиан и разрушитель церквей умолял жену «найти и привести попа», которому перед смертью исповедовался.

Узнал я также и то, что в младенчестве крещен, для чего за полторы тысячи километров к нам приезжала моя тетя Ксения — женщина необычайной доброты и самоотверженности. Сама глубоко больная, с астматической одышкой, с синими губами, она, забывая о себе, всегда спешила на помощь каждому нуждающемуся. И особенно если дело касалось церковных таинств, таких как крещение и отпевание. Также точно она крестила при рождении всех моих двоюродных братьев и сестер, разбросанных по разным городам России.

А одним душным южным вечером будучи в гостях у своей тетушки — младшей сестры отца — я узнал нечто поразительное. В который уже раз я держал фотокарточку деда и любовался его крепкой статью, ясным взором грустных глаз, гордой статью. На мой вопрос, почему он в военной форме, тетушка ответила, что он тогда был на службе у Государя. И рассказала историю его призыва.

В 1903 году Государь в Сарове на прославлении преподобного Серафима в толпе крестьян увидел деда: высокого, крепкого, белокурого, синеглазого. Залюбовался этим великаном Государь, рукой подозвал к себе и приказал ему служить в личной своей гвардейской охране. Бабушка Таня очень испугалась: Государь имел власть не только светскую, но и от Бога, поэтому в душах верующих русских людей всегда вызывал священный трепет и высочайшее уважение.

Всю следующую ночь мне не спалось: не давало покоя чувство великого обмана, словно огнеметом выжегшего в русском сознании народную любовь к Царю-батюшке. Вдруг отрывистые сведения, мои недоумения, всенародное недоверие к официальной версии истории России — все само собой сложилось в ясную картину. Вот же она — логика истории: пока народ с Богом и Царем, Россия крепнет и расширяет границы за счет добровольного вхождения окраинных народов под покров власти Божиего Помазанника. Как только русский народ предает Бога и Царя, уклоняется в безбожное западничество — покров Божий отнимается и… «сатана там правит бал».

Стоило мне лишь слегка приподнять ядовитые наслоения исторической лжи, кстати, довольно грубо состряпанной, как в моем сознании буквально засиял истинный облик и Государя Николая Второго, и его святого семейства. Каково было мне читать семейную переписку, где слова чистой нежной любви перемежаются с осознанием всеобщего предательства, предчувствием надвигающейся катастрофы… Каково было читать об их ночном расстреле в Екатеринбурге, добивании их штыками…

Перед смертью отец мой долго болел. С каждым днем от боли и страданий он становился все прозрачней и смиренней. В нашу последнюю встречу я заговорил с ним о дедушке и высказал мысль, что если бы ни революция, то вряд ли отец прожил бы такую тяжелую и нищую жизнь — уж наверняка бы при его энергии, честности и стремлении к знаниям все сложилось бы гораздо лучше. И отец впервые согласился и заплакал, как ребенок. Как в стране, так и в нашем роду, коммунизм рухнул.