Восхождение Эль

– Она говорит, что выворотники приходят туда, где не осталось тепла, – пояснил Тинар. – Именно поэтому в заброшенных домах кто-то должен поддерживать хотя бы иллюзию жизни.

– А помнишь, – сказала Эль задумчиво, – однажды в детстве мы видели выворотников. Когда искали Соляную Деву…

– Это могли быть просто мумии, – ответил Тинар. – Мы же не встречали никогда ни тех, ни других, как нам точно знать?

– Я зрети застени, – уверенно сказала буля. – От же лишенники! Живота гонежи, желя им от меня…

Буля жалела даже самых ужасных созданий, что только ходили по этой земле.

– А какие они, эти застени, что ты зрети? – полюбопытствовал Тинар.

Надея пожала мягкими плечами:

– Ежли нелюбу от всех имеючи, какими им быти? Мухортые…

Описание були ясности не прибавило.

– Знаешь, Тинар, – Эль вдруг вспомнила, что кричали им вслед создания с трепыхающимися на сквозняке обрывками. – Они же хотели о чём-то предупредить…

– Скорее, они просили, чтобы ты с них сняла эти ужасные лохмотья, – Моу рассмеялся. – Ну и драпали мы тогда…

Ляльки расположились на юго-западе, поэтому, несмотря на начинавшуюся осень, дни стояли тёплые. Настолько, что раскочегаривали печку только к вечеру, днём хватало солнечных лучей.

Утром от озера поднимался туман, густой и плотный. Эль просыпалась от громкого, жизнерадостного крика Тинара, накидывала кожух, подбитый степной лисой мехом вовнутрь, и они бежали в плотной пелене, почти не видя друг друга, крепко держась за руки, к колодцу, что находился на окраине деревни. Принести вёдра воды из него – обязанность Тинара, но Эль с удовольствием составляла ему компанию. Пробежка бодрила.

Когда туман рассеивался, далеко внизу виделась степь. С пригорка Лялек прекрасно просматривалось, как ветром колыхалась трава, за лето вытянувшаяся по пояс. От этой лёгкой ряби казалось, что там, внизу, жёлтое море. Ни Тинар, ни Эль никогда не видели моря вживую, только на картинах, которые висели в парадном зале гильдии, как осколки тех прекрасных времён, когда соляные грумы «держали фасон», приобретая в Каракоруме предметы искусства.

Но Тинару и Эль хотелось думать, что вот сейчас они видят загадочное море, жёлтые волны которого ластятся к берегу, гонимые свежим ветром. А когда докатятся сюда, до подножия Лялек, можно будет пробежаться босиком по воде, выгоревшей на солнце до желтизны.

Тинар кидал на ещё влажную после утренницы землю разлапистую деревенскую куртку, сшитую из разных кусков, они садились рядом, не прикасаясь, но ощущая тепло друг друга, и смотрели вдаль.

***

Выворотника Эль увидела, когда пошла с булей Надеей греть жаровни в покинутых домах.

Они с Тином привыкли к тому, что иногда на булю нападала невероятная слабость. Надея старалась скрыть, что ей неможится, только они всё равно замечали: она начинала странно двигаться, подволакивая то левую, то правую ногу, словно не могла определиться, какая из них болит больше. Постоянно сжимала руками свою кожу под тряпьём, и чаще всего – локоть. Сдерживала что-то, баюкала, заговаривала боль. И обычная разговорчивость покидала булю в такие дни, язык её ворочался вяло, словно разматывал тугие связки слов на рваные ленты.

– Я сегодня пойду с тобой, – твёрдо сказала Эль, увидев, как Надея застыла на пороге, рассеянно оглядываясь по сторонам, будто забыла, куда она собралась. Эль подумала, что в таком состоянии буля запросто может поджечь саму себя, раскочегаривая огонь в жаровнях.

Надея несколько секунд смотрела на девушку, пытаясь уловить смысл сказанного, затем поняла, махнула рукой:

– Ежли невмочь имеючи, идиши…

Эль с булей благополучно прогрели три из четырёх нежилых изб, оставалась последняя, на самой окраине хутора. Она и стояла чуть вдалеке от остальных домов, словно боясь заразить их своей немочью, так как уже уходила в землю одной стеной.

– За Сострадой сподобиша, эх! – Эль заметила, что Надея, показывая на завалившуюся избёнку, смахнула слезу со щеки.

Внутри изба оказалась ещё неприглядней, чем снаружи. Низкая, с потемневшими от времени и покрытыми слоем пыли окнами, вся пропахшая травами, но не сухими, солнечными, как в доме у Надеи, а промокшим, гниющим компостом.

Буля долго возилась с жаровней, всё отсырело, включая сам воздух, и даже сушняк, принесённый с собой, никак не разгорался. Тогда буля послала Эль наверх, на чердак, «позрети, что пригодишися смаги ради».

Чердак, на удивление, оказался сухим, крыша, хоть и покосившаяся, являла собой образец крепости и стойкости. Сквозь наполовину выбитое узкое окно под самым потолком в пыльном мареве пробивались лучи солнца. Они согревали небольшую, перекошенную по наклонной мансарду, заваленную ветхими тряпками, к которым Эль никак не решалась прикоснуться. Наконец, понимая, что всё равно придётся это сделать, девушка зажмурилась и потянула за полотно, свешивающееся с одной из потолочных балок.