Восхождение, или Жизнь Шаляпина

«Странно, что он тут нашел хорошего? — думал Федор, глядя на необычные картины Врубеля. — Какие-то разноцветные кубики, очень пестро и как-то бессвязно разбросанные… Какой-то хаос красок…»

— Хорошо! А, черт возьми…

— Почему это хорошо? — неуверенно спросил Шаляпин.

— После поймете, батюшка! Вы еще, Феденька, многого не понимаете… — Мамонтов незаметно для себя вновь перешел с ним на «вы». — Мне всегда кажется непостижимым, как люди не замечают удивительной оригинальности Врубеля… Многим он кажется каким-то растрепанным, сумбурным, диким… Но посмотрите, какая убедительность в его искусстве, какая основательность… Сколько раз я наблюдал, как он работает. Нарисует какой-нибудь кувшинчик, и видишь, что все в его картине на месте, все соразмерно, ничего нельзя переделать…

Мамонтов смотрел на «Микулу Селяниновича» и радовался тому, что он все-таки построил для Врубеля специальный павильон… Пусть ничего в этом особенного нет. Когда он бывал в Париже, не раз видел «Салоны отверженных», где выставлялись картины знаменитых сейчас импрессионистов. Сколько тогда смеялись над ними, упрекали в том, что они не умеют рисовать, что все у них асимметрично. А сейчас? Но как рассказать этому мальчику о том, что художник только тем и интересен, что он прокладывает новые пути в искусстве, отыскивает такие изобразительные средства, которых не было до сих пор, что он раздвигает своим искусством рамки дозволенного…

— Как бы тебе, Федор, объяснить, что такое Врубель и его картины… Я очень люблю итальянскую музыку, сам несколько лет учился в Италии, многое я у них воспринял… Легкость мелодий покоряет слушателей. Итальянские романсы я до сих пор люблю… Но вот появился Мусоргский с его трагической музыкой, с его гениальными трагическими образами. Разве можно создать образ Бориса Годунова теми же средствами, что и итальянцы? Конечно нет! Могучий Модест взрывает устоявшиеся и сложившиеся представления о музыке! А над его музыкой до сих пор насмехаются и считают ее кучерской… Сходи теперь в выставочный зал и посмотри на картины. Ты увидишь, что все они, или почти все, напоминают гладкую музыку итальянских опер. А потом снова зайди сюда и сравни… И ты поймешь, что Врубель ниспровергает всю эту гладкопись! Характер его живописи, его манера письма скорее напоминают манеру скульптора, который высекает свои фигуры из камня. Посмотри, не кажется ли тебе фигура Микулы словно высеченной из камня?.. И это впечатление создается хаотично, казалось бы, набросанными разноцветными кубиками… Кубики, кристаллы, затушеванная блеклая цветовая гамма… Врубель — художник, а в выставочном — красильщики…

Мамонтов видел, что его слова заинтересовали молодого артиста. Ясно, что сейчас он не все понял из сказанного, но как губка вобрал в себя, чтобы потом определить главное в искусстве.

Шаляпин не раз приходил в павильон Врубеля и в выставочный зал, где находились картины, принадлежавшие «красильщикам», по выражению Мамонтова. Нет, он не мог полностью согласиться с такой беспощадной оценкой выставленных здесь картин, среди них были прекрасные… Только почему-то гораздо чаще его тянуло к Врубелю… «Может, действительно разница между его картинами и картинами признанных художников так же велика, как между музыкой Мусоргского и «Травиатой» и «Риголетто», но Верди — тоже великий композитор, далеко не «красильщик», — думал Шаляпин.

События шли своим чередом, дни бежали за днями… У Мамонтова было много работы, но он по-прежнему много внимания уделял Шаляпину. Бывал на всех его спектаклях и видел, как быстро прогрессирует молодой артист, как с каждым спектаклем вносит что-то новое в исполнение привычных ролей. Не всегда, правда, это бывало удачно, но его стремление творить на сцене не могло не привлекать такого чуткого на таланты человека, как Мамонтов.

Сезон подходил к концу. Мамонтов уже обдумывал план привлечения Шаляпина в свою труппу, и тут произошло событие, которое и открыло ему эту возможность.

Глава седьмая «…Безумно я люблю Торнаги…»

Ошибаются те, кто говорит, что нет любви с первого взгляда. Есть!

Стоило Федору увидеть итальянских балерин и поводить их по городу в поисках квартир, как он сразу же выделил из них только одну. Он еще не твердо произносил ее имя, путал фамилию, но уже что-то подсказывало ему, что именно она — избранница его судьбы. Почему?

С первых дней после ее приезда в Нижний Новгород он стал искать с нею встреч. Бывал на ее репетициях, ходил на спектакли с ее участием, если не был занят. Ему казалось, что она танцевала лучше всех тех балерин, каких он видел. Но почему она всегда была грустной? Это волновало его. Может, она в чем-то нуждается? Скучает по своей Италии?

На репетициях он подходил к ней со словами, которые только и знал:

— Аллегро, анданте, модерато!

Это смешило ее, она улыбалась, но потом лицо ее снова становилось грустным, а фантазия Федора ничего ему не подсказывала…