Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Но долго отдыхать Федор не мог. Энергия неуемного молодого человека с горячим, порывистым характером так и клокотала в нем. Не прошло и часа, как он уже со многими перезнакомился в вагоне. И там, где он оказывался, чаще всего уже звенел радостный смех. А как только смех утихал, раздавался шаляпинский голос; первые же слова Федора обещали слушателям новую забавную историю.

Павел Агнивцев умиротворенно смотрел в окно, вспоминал вчерашней концерт, размышлял о своей судьбе… «Как все неладно складывается в моей жизни… Зачем столько времени потерял на военной службе?.. Если б мне Федькин возраст, его самоуверенность, его талант… А так хочется петь, играть, жить другими интересами, создавать новые характеры и новые миры… Разве можно сравнить независимую жизнь артиста с офицерской службой, полной всяческих мерзостей, подхалимства…»

По дороге в Москву Павел Агнивцев уговорил Шаляпина заехать к своему родственнику в Ставрополь и дать в городе концерт. Родственник оказался офицером расквартированной там части, но и ему не удалось найти им аккомпаниатора. Какой бы он ни давал адрес, всюду сопутствовала неудача: то аккомпаниаторша собиралась рожать, то отказывалась выступать с неизвестными ей артистами, то была совсем дряхлой и уже забывшей, как подходят к роялю. Случайно они узнали, что играет жена околоточного надзирателя. Играла она, как оказалось, чудовищно плохо, и только неунывающий Шаляпин помог ей справиться с аккомпанементом: он сидел рядом и дирижировал ей пальцами.

Павел Агнивцев горестно вздохнул, вспоминая, как он несколько раз «убежал» от аккомпанемента и как ловко Федор перевернул страницу перед надзирательшей, помогая ей «наверстать» мелодию.

«Удивительно бегло читает он ноты… И где так быстро всему научился?.. Ведь ему только двадцать один… Да, кстати, где он?..»

Павел высунулся из купе, озабоченно огляделся по сторонам. Федора нигде не было…

«Он-то пробьется, — снова вернулся к своим раздумьям Павел. — Талантлив… И женщинам нравится… Такой не пропадет».

Павел Агнивцев, обладатель, по словам Шаляпина, «чудесного голоса» и «солидной манеры держаться на людях», уже несколько месяцев внимательно следил за Шаляпиным, бывая вместе с ним у профессора пения Дмитрия Андреевича Усатова, выступая на концертах и в Тифлисской опере, и поражался быстрому росту молодого артиста. «Сколько учеников было у Дмитрия Андреевича? Человек пятнадцать, а выделял-то он лишь Федора. Почему? Может, потому, что был беден и очень отрепан, больше всех нас нуждался в поддержке? Нет, он, пожалуй, первым увидел в нем человека необыкновенного таланта, многое ему позволял, но и бил его нещадно, когда тот лодырничал… Вот ведь и неуклюж, и руки не знает куда девать, а как запоет… Господи, какой необыкновенной красоты у него голос, как хорошо он передает различные оттенки чувств… И столько он уже испытал… А может, он гений…»

Павел Агнивцев неожиданно рассмеялся. Такое предположение Павел тут же отверг: талантлив, конечно, но гений… Нет! Так сравнивал же его Корганов, послушав третий акт «Русалки», со знаменитым Петровым?

А почему так беззаветно возился с ним профессор Усатов? Бесплатно давал уроки, готов был для него сделать все, что в его силах…

Павел вспомнил круглого добродушного Усатова, и лицо его просветлело. Вот настоящий человек, в полном смысле слова — Учитель, с ним можно было обо всем поговорить, вдоволь посмеяться, но уж когда начнет заниматься, тут пощады от него не жди… Строг, внимателен ко всем ошибкам и неточностям… Как благодарен ему Шаляпин, до этого ведь его никто не учил… Дмитрий Андреевич — один из лучших учеников знаменитого Эверарди, повезло Федору, да и всем нам… Ох, Москва, Москва… Что-то ты нам сулишь?..

Смех и шутки в вагоне давно смолкли. Пассажиры разбрелись по своим местам. Кто стелил постель, кто, разложив съестные припасы на крохотных столиках, неторопливо ужинал.

Агнивцев, так и не дождавшись Шаляпина, вновь улегся на свою полку и вскоре заснул.

Потухли свечи. Лишь в одном купе всю ночь горел свет. На стыках рельсов, когда вагон чуть-чуть подбрасывало, свеча вспыхивала ярче, четче освещая сосредоточенные лица четырех мужчин.

В центре купе был сооружен довольно удобный стол из чемоданов, на котором небрежно возвышалась большая куча денег. Несколько золотых монет матово блестели при тусклом освещении.