Восхождение на театральный Олимп

А ведь надо еще найти театральные приемы, чтобы все это выразить выпукло, образно, доходчиво. Мало того, надо дать зрителю пищу для размышления. А началось все с обычной программки, где разъяснялось название пьесы. Наваждение по народным поверьям — это сродни соблазну, призраку, обманчивому видению. Тут же объяснялся смысл спектакля: «Любовь для героини. единственное достойное человеческое существование. именно отсутствие любви и есть «наваждение». И цветом, и освещением украшены музыкальные сцены, а также танцы в антракте, с помощью приобретенной для спектакля дорогой аппаратуры фирмы «Vermona» из ГДР. Здесь же комментирует действие той или иной сцены музыкальный коллаж — песни юности Зинаиды и современные ритмы. А площадка в глубине сцены, где в перерывах между действиями спектакля танцует молодежь, создает образ проходящей мимо героев совсем иной жизни. Еще один образ — это контраст интерьеров: квартирки-каморки Зинаиды и богатых хором Федора. Режиссер-постановщик создал два варианта спектакля для двух актерских составов. Одна актриса проживает жизнь своей Зинаиды мощно, страстно, пылко, достигая такой глубины драматизма, которую даже сам автор не имел в виду. Она — человек эмоциональный и пластичный, добрый и нежный. А образ Федора актер трактует так, словно в нем живет тоска, грусть, печаль по любви и человеческому достоинству. Зинаида другой актрисы знает себе цену и упрямо отстаивает право на Федора и с его женой, и с будущей невесткой, и с сыном. Все время протестует против вмешательства в ее личную жизнь. Федор второго актера — человек сдержанный, с чувством собственной вины: «Святая, святая, я не стою твоей любви.» Известный театральный критик, журналист Татьяна Орлова в газете «Звязда» точно подметила, что для театра в Бобруйске постановка пьесы А. Галина «Наваждение» стала «плодотворной попыткой вырваться из замкнутого круга. Элементы мелодрамы и эффектное музыкальное оформление соединились в спектакле с глубокой правдивостью жизненного материала, прекрасной игрой ведущих актеров. и тонкой режиссурой».

А ведь долгое время считалось, что Бобруйск город не театральный. Будто здешний зритель еще не готов к серьезному репертуару, потому что воспитан на оперетте и эстраде. Другие считали, что у театра «серые» спектакли: ни режиссерских новаций, ни актерских открытий. И совсем запамятовали, что лет десять назад театр гремел на всю страну, когда сюда в полном составе прибыл выпускной курс профессора театрально-художественного института Веры Павловны Редлих. Молодой энтузиазм и задор, творческие находки и смелые сценические изыски взбудоражили этот маленький провинциальный городок. В театр охотно шли, хотя он не имел, как сейчас, такого шикарного современного здания. Причину точно подметила газета «Звязда»: «Тогда пацаны и пацанки оголяли свои актерские нервы, работали на пределе человеческих возможностей, выползали из своей шкуры, чтобы эмоционально и выразительно донести до зрителя образную правду о своих героях. Они были смелыми, изобретательными, горазды на выдумку. Поэтому зритель валом валил в театр. Они спешили на праздник». Значит, дело было совсем не в провинциализме театра, а в содержании самого искусства и отношении к нему театра. И то, что провинциальность театра не зависит от географического положения его подмостков, доказал Юозас Мельтинис, снискавший репутацию «неудобного» режиссера. В его театр крохотного литовского Паневежиса, который вдвое меньше Бобруйска, ломилась даже хронически пресыщенная московская публика. Он всегда театр ставил выше кино и говорил: «Кино подобно консервной банке с великолепной этикеткой, прекрасным мясом внутри, а в театре видишь, как жарят шашлык, как дым идет в зрительный зал». Вот почему театралы-старожилы Бобруйска с ностальгией вспоминают «золотые времена» своего театра.