Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

С облегчением рассталась я со странным автобусом. Водитель высадил меня на повороте – несколько километров до места нужно было пройти пешком. Асфальт отливал сталью, и небо было стальным, и далекие горизонты, у которых стояли серые, похожие на больших обиженных мышей тучи. Шла вторая половина августа, было нежарко, муторный ветерок клонил травы, срывал несколько тяжелых дождевых капель и утихал, вздыхая. Вздыхала и я. Сначала идти было легко, потом шаг мой замедлился, наконец, я остановилась. По твердой, хорошей дороге никто, кроме меня, не ехал и не шел. Не летели дачники-иномарочники, «Беларуси»-труженики не ползли, не было ребятишек на велосипедах, сельских жителей на Саврасках, ни-ко-го! Все та же горькая тишина стояла окрест. Будто хозяева навсегда бросили дом. И никогда больше не вернутся. Даже на действующем кладбище есть своя жизнь, свое сообщество покойных, есть вечный покой, но нет вечного одиночества! Оттого ли, что жизнь моя была не устроена и я скиталась «с лейкой и блокнотом» в поисках пропитания, или от жалости к людям из автобуса, или просто от страха перед одинокой дорогой, слезы катились у меня по щекам. Я стояла на обочине у километрового столба и думала: вот они – владимирско-солоухинские проселки, мне почти столько же лет, сколько было писателю, когда он творил свою первую восторженную книгу, а в груди у меня нет ни радости, ни красоты, ни восхищения, ни романтики, словно часть души выжгли кислотой. Так где же мне жить и что же мне любить?! Как жить и зачем жить? Да и стоит ли жить вообще?

…А перед моими глазами ходило серебряными волнами хлебное поле, далеко, до жестокого, стального горизонта, все волновалось оно и вздыхало; и таким оно было огромным, бескрайним, спокойным, что все мои беды показались суетой и тленом, дурью, истерикой… Надо жить…

Алексей Георгиевский

Предлагаемое читателям «ЛГ» интервью с писателем, общественным деятелем Владимиром Солоухиным (1924–1997) состоялось в октябре – декабре 1984 года, двадцать лет назад. Интервью было заказано журналом «Наш современник» (его главным редактором С. В. Викуловым) критику, литературоведу Алексею Георгиевскому, занимавшемуся исследованием творчества Вл. Солоухина, с тем чтобы сделать блоки с его большой литературоведческой статьей «Глубже черпай и живи», названной так солоухинской поэтической строкой. Статья не смогла выйти в свет, так же как и интервью, ибо именно в это время Солоухин впал в немилость, в опалу у властей предержащих, и его собирались даже исключать из Союза советских писателей. Как оказалось – из-за рассуждений положительного характера в неопубликованной (!) рукописи о царской семье. Вл. Солоухин «не под запись» признавался интервьюеру в том, что его произведения, идущие в печать, вызывают особенное внимание у цензоров: «Если я напишу одну строку, может быть, она пройдет, но если фразу, несколько фраз, абзац, то обязательно появляются цензурные закорючки, вопросы, купюры и пр.». Оказывал воздействие в той или иной мере и «автоцензор». («Зачем писать или говорить в интервью то, что не может быть напечатанным.) Тем не менее, данное интервью представляет интерес, как говорится, „фактическим материалом“, заключенным в нем (в том числе сугубо теоретическими моментами, высказываниями – о соотношении публицистики и художественности в литературе, по малым жанрам и т. д.), а также тем, что в нем все-таки проблескивают типичные солоухинские „фрондерские“ мысли, высказывания, тогда опережавшие время. Чувствуется дыхание этого кризисного „предперестроечного“ времени. А также проявляется творческая индивидуальность писателя. В этом интервью как бы снят „верхний слой“ проблем творчества Солоухина. При учете его публицистических и литературоведческих, культурологических статей, очерков здесь через вопросы интервьюера произошла акцентировка наиболее важных моментов, положений, занимавших и волновавших художника на протяжении последних десятилетий. Интервью интересно в определении той позиции, которую занимали лучшие представители нашей литературы, общественной мысли этого времени.

– Владимир Алексеевич, что вас волнует в данный момент как художника?

– Я, как говорится, «многостаночник»; несмотря на свои 60 лет, продолжаю чувствовать себя стихотворцем, поэтом, все-таки это у меня на первом месте, я даже шутя иногда говорю, что проза – это хобби просто мое.