Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Здесь надо заметить, что в дореволюционной России имена давали при крещении и только по святкам. Известно даже, что Петра Первого долго не крестили, дожидаясь дня Петра и Павла, чтобы они были небесными покровителями младенца.

Ангелом-хранителем Солоухина, скорее всего, стал равноапостольный Владимир, Креститель Руси. Не промыслительно ли это? Скажем, Петр или Миша Солоухин, – совсем не звучит для нашего уха, – а имя «Владимир» – напротив, как тут и было. Как будто он с ним и родился. Такое ощущение подлинности и настоящести. Так по воле Божией, по святкам, люди подарили это имя писателю.

«В моем положении новорожденного я не мог ничего ни видеть, ни знать, но если бы я, попав на землю, сразу же, сейчас же мог бы осмотреться, подобно космонавту, прилетевшему на другую планету, то я должен был бы с первых же минут заключить, что нахожусь в раю. Если же я мог бы в то же самое время постичь мысленным взором все, что на этой планете происходит, то, ужаснувшись, я тотчас понял бы, что меня забросило в ад.

Когда бы созвали самых вдохновенных художников и сказали бы им, что существует во вселенной голый камень и нужно украсить его разнообразно и одухотворенно, с тем чтобы красота облагораживала, будила добрые чувства, делала лучше и чище и чтобы она никогда не могла надоесть, и художники, засучив рукава, принялись бы за работу, что же, разве они могли бы придумать что-нибудь прекраснее земного неба? С луной и солнцем, в звездах и облаках, с радугами и зорями, во всех оттенках закатов и восходов?

Разве могли бы они придумать что-нибудь прекраснее земных морей, гор, рек, озер, водопадов, деревьев, цветов, наконец?

Когда бы созвали самых изощренных инквизиторов и сказали бы, что вот оборудуется некая лаборатория, некоторое заведение для мучений и пыток людей, что же, разве они могли бы придумать столь же изощренные и разнообразные пытки, набор которых преследует нас всю жизнь?

Что и говорить, обе крайности были тут же, одновременно и рядом, но чтобы постичь их обе, то есть великую красоту земли и великое зло, царившее на ней, и нужна как раз целая жизнь. Для постижения того и другого она и была мне дана».

Самокритично ниже писатель замечает:

«К счастью, прежде чем пуститься мне в многолетнее плаванье через земную юдоль, был дан мне компас, на который я, к несчастью, взглядывал с годами все реже и реже, а были годы, когда не взглядывал совсем, как если бы его не было». Что же это за компас?

Как тут не вспомнить пушкинское:

«В начале жизни школу помню я

…но я внимал ее советам мало…»

Компас в житейском море – это и есть Вера в Бога, которой учила Володю мать. Вдумайтесь, одна мать Мария Бланк научила сына Владимира ненавидеть эту невозможную страну Россию, а другая мать, русская крестьянка Степанида Ивановна, научила своего сына Владимира любить свое село, свой дом, свою землю, свою Россию.

Два начала в человеке – доброе и злое, Ангел и Лукавый будут, говорила мать, «всю жизнь тянуть тебя в разные стороны. Один будет губить, а другой будет спасать».

По описанию дома, сада, жасминового куста чувствуется, как дорог Владимиру Алексеевичу отчий дом. Понятна и грусть поэта:

«Когда я в последующие годы заходил в наш сад… (как и вообще когда вхожу теперь в любой среднерусский пейзаж и ландшафт), мне кажется, что я захожу в дом, в котором никто не живет, в храм, в котором перестали служить. Мне кажется, я вижу русло реки, по которому больше не течет вода, дно пруда, который весь пересох. Вино без крепости, еда без соли, лес без птиц, весна без цветов, человек без души, природа без одухотворенности…»

Даже описывая простое – писатель делает это вдохновенно. Страницы про липовую кадку! Поэма!

Рассказ о мирном созидательном труде сквозь дымку детства и составляет последующие страницы повествования. Пока… Пока писатель не упоминает, что дед его имел два «завода».

«Ну и ахнула вся аудитория, ну и гул пошел по рядам! А из общего гула… прорезались не сочувствующие, нет, восторженно-визгливые реплики: “А я вам что говорил?!”, “А я вам что говорила!“, “Цацкались, нянчились”. Николая Второго на палец надел – простили. Церкви стал защищать – простили. Икон у себя дома по всем стенам навешал – простили. Действительность нашу, счастливую, светлую действительность нашу, в рассказах, повестях и очерках критиковал – простили. Стихотворение „Волки“ написал, казалось бы, теперь-то можно было понять – все простили. Думали, случайные ошибки, временные заблуждения, а вот оно и открылось!»

Эта, можно сказать, зарисовка с натуры – с партийного собрания московских писателей – яркое свидетельство, какой стаи люди окружали писателя. Как жив-то остался, поднимая свой голос в защиту русского человека!

Мышление большевистское было таково:

«Происходишь из крестьян-бедняков – хорошо. Из безлошадников (их было, наверное, по всей крестьянской России не более одного процента) – прекрасно. Из бескоровников – превосходно».