Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

Солоухин не говорил о своих переживаниях и сомнениях, но я видел, что перед восхождением в нем шли «кровопролитные бои». Я не вмешивался. Сидит на камне, на лбу и на щеках клочья кожи от лопнувших волдырей (солнечные ожоги), губы распухли, сидит перед восхождением и думает. Только прочтя повесть, я узнал, что варилось в его голове под смешной зеленой шапочкой с вертикальными полосками: «Миллионы, миллиарды людей живут на земле, не делая восхождений на вершины, и ничего ведь, живут. Точно все клином сошлось на этой вершине Адыгене! Объяви утром, что ты не хочешь идти, и группа уйдет без тебя. Скажи, что неважно себя чувствуешь. Силой не потащат…

Ход этих мыслей показался мне настолько нелепым, нереальным и фантастическим, что я даже вздрогнул, сбросив с себя дремоту, которой тепло и сладко наливалось усталое тело.

Не говоря о том, что я хочу (хочу и хочу!) взойти на вершину, разве возможно отказаться от восхождения перед всем честным народом в последний момент?

Александр Александрович ничего не скажет. Опешит в первое мгновение, но тотчас возьмет себя в руки и спокойным голосом произнесет:

– Ну, хорошо.

Не рад ли он будет в глубине души? Ибо возложил на себя большую ответственность – тащить на гору не спортсмена, не альпиниста. Может быть, он втайне надеялся, что во время тренировок и учебных занятий я и сам пойму, что сажусь не в свои сани? Но сказать, он ничего мне не скажет, кроме спокойного, не одобряющего и не осуждающего: «Ну, хорошо».

Потом в Москве, делясь впечатлениями с друзьями, он прибавит, наверное, еще несколько словечек, но тоже сдержанных и тактичных. Так я вижу его, сидящего в низком кресле, держащего около колен и обогревающего в своих ладонях пузатый бокал и смотрящего мимо бокала на свои ноги.

– У него получилось не очень удачно. Шел холодный дождь, и он себя плохо почувствовал. Обидно. Все уже было сделало. Оставалось только войти.

– Может, просто сдрейфил писатель?

– Может быть, и сдрейфил».

Что испытывает человек на вершине? О… сколько людей, столько и высказываний по этому поводу. Мне хотелось знать, о чем, стоя на вершине, думал Солоухин. Она далась ему трудно. Но тем дороже стала. Вот что он шептал про себя, когда склон кончился, пошел вниз и показалась зубчатая линия горизонта, а перед ней целая страна гребней, вершин, ледников:

«Двадцать первое августа одна тысяча семьдесят второго года. Десять часов утра. Мне сорок восемь лет. Я стою на вершине Адыгене. Уже ничего нельзя сделать. Никогда не будет меня, не стоявшего на вершине Адыгене, а всегда буду я, совершивший восхождение, преодолевший все, что надо было преодолеть, достигнувший вершины и стоящий на ней. Я стою на вершине Адыгене».

Кроме семьи Солоухиных и моей семьи никто из Москвы на годовщину в Алепино не приехал. Накануне, за неделю до этого, в ЦДЛ был вечер памяти Владимира Алексеевича, секретари Союза писателей говорили хорошие слова, многие собирались быть в Алепине 4 апреля. Но никто не приехал. Конечно, добраться сюда непросто, более двухсот километров от Москвы и от поезда далеко, но мог Союз писателей и автобус заказать. Владимир поближе, оттуда и народу побольше.

Недругов у Владимира Солоухина водилось предостаточно. По пятницам, а 4 апреля была как раз пятница, по телевидению, как всегда, выступал ненавистный всем русским писателям Евгений Евтушенко, со своей тошнотворной программой «Поэт в России больше, чем поэт». Роза Лаврентьевна попросила его помянуть в этот день Солоухина. И что бы вы думали? Евтушенко (Гангнус) рассказывал в этот день о Давиде Самойлове.

Помню, когда отпевали Владимира Алексеевича в храме Христа Спасителя, явился к концу службы Андрей Вознесенский. Оттолкнув меня, встал поближе к гробу и по окончании панихиды начал выступать. Телевизионщики бросились его снимать. Я вышел из храма, не мог на него смотреть. Ведь только что Солоухин опубликовал свою статью «Лонжюмо – сердце России», где писал: «А там в Лонжюмо, где (по Вознесенскому) билось сердце России, там, значит (подразумевается), уже не хари, а „благороднейшие, просветленные, одухотворенные, утонченные лица“.

«Так вот, дорогие соотечественники, – писал Солоухин. – Оказывается, сердце России – не Москва первопрестольная и златоглавая, с ее Кремлем, не Троице-Сергиева Лавра, с ее святостью… а – ЛОН-ЖЮ-МО, где собрались десятка полтора недоучек (а все они были именно недоучками, это легко проверить, хорошо, если каждый из них закончил хотя бы гимназию), чтобы разработать заговор с целью захвата власти в России и ее дальнейшего уничтожения». Среди названных ни одного русского.