Восхождение. Современники о великом русском писателе Владимире Алексеевиче Солоухине

– Владимир Алексеевич видел, как я люблю свою работу, поэтому брал в «Огоньке» внеочередные командировки и прилетал в Нарьян-Мар, хотя в «Огоньке» иронизировали: «Ты становишься специалистом по Северу». Но о Севере он больше очерков не писал. Последний назывался «У нас в Нарьян-Маре», обо мне и моей ленинградской подруге Люсе. Прилетал Владимир Алексеевич раза три: сегодня прилетит, а на следующий день утром улетает, боясь урагана.

– Когда же вы сдались окончательно?

– В первый свой отпуск я должна была лететь в свой Орел через Москву. И мы с В. А. договорились, что, как только разрешат полеты, я сразу же вылечу в Архангельск, а оттуда в Москву. Вылететь из Нарьян-Мара я смогла только на десятый день после условленного срока, и поэтому решила, что в Москве меня уже никто не ждет, я полечу в Орел, а там уже свяжусь с В. А. Я же, провинциалка, не могла и предположить, что В. А. ежедневно звонит во Внуково и все десять дней справляется, есть ли я в списке пассажиров, который передается по пути следования самолета. И не успела я сойти с трапа, как увидела В.А. и оказалась в его объятиях. Я этого не ожидала и даже не представляла, что так может быть. Это было как в сказке.

На второй день мы подали заявление в загс. Но дело в том, что тогда надо было ждать два месяца, а у меня отпуск всего месяц. В. А. брал какие-то справки из «Огонька», какие-то немыслимые объяснительные записки, чтобы ускорить процедуру. И в первую же неделю мы зарегистрировались. Москвы я совсем не знала и даже не успела осмотреться и купить себе свадебное платье. Надела студенческое, правда, белое. Свадьба была в «Арагви», и на ней гулял весь «Огонек». Это было событие – героиня очерка Солоухина стала его женой. После свадьбы мы уехали в Орел.

– Как на вашей родине восприняли ваш выбор?

– Все было очень хорошо – и встреча с родными, с теми, кого я знала с пеленок. Но на второй день ко мне пришла подруга и сказала: «Надо же, какие красивые ребята за тобой ухаживали, а ты вышла за некрасивого». Я очень удивилась, Володя казался мне красавцем, русским богатырем! Косая сажень в плечах, густая светлая шевелюра, голубые глаза, массивная фигура. Я-то была полной его противоположностью: кареглазая брюнетка небольшого роста, как раз Володе до пояса. Мне все в нем нравилось: походка, фигура, как он говорит – окает. Он отвечал моему идеалу, и я была счастлива.

– С Севером было покончено навсегда?

– Нет, я после отпуска вернулась в Нарьян-Мар и ждала смену начинающих врачей, чтобы передать им дела. Я проработала еще три месяца и, оставив весь свой багаж соседям, уехала в Москву.

– Жизнь в Москве тоже показалась вам сказкой?

– Она была далека от сказки. В. А. снимал комнату в коммуналке, в Мерзляковском переулке. У него было одеяло и один граненый стакан, а у меня два платья. Разрешили нам жить до тех пор, пока не появится ребенок. А ребенок, Леночка, появился ровно через девять месяцев, так что пришлось нам снять две комнаты за городом, в Хлебникове. В одной из комнат В. А. мог работать.

– Вы с трудом привыкали к Москве?

– Вы знаете, нет. Я настолько была поглощена Солоухиным, настолько включилась в его работу, в творческий процесс, в огоньковские дела, я была даже в курсе всех «летучек». Все было сосредоточено только на муже, я создавала условия для его работы.

– Ваша роль преданной жены устраивала Владимира Алексеевича?

– Вполне устраивала. Этот большой человек был, по сути, младенцем – он ничего не мог сделать для себя. И мне это было странно. Я ведь знала, что он был рядовым солдатом, хоть и служил в Кремле. Но он не стоял у Мавзолея, а ползал по-пластунски, рыл окопы, как все. Но в жизни он оказался абсолютно беспомощным, и его очень устраивало, что он полностью отключен от забот о семье. Его делом была только работа. Его очень устраивало, как я веду дом, и он не уставал поражаться, как это я все успеваю.

Я тщательно следила за тем, как он одевается, работала дизайнером, создавала образ. Тогда ничего нельзя было достать. И я покупала ткани и отправляла их в Орел, где сестра шила ему клетчатые рубашки на молниях, тогда такие были в моде. И в «Огоньке» спрашивали: «Из какой страны привез рубашку?» Я помню, что тогда носили широкие брюки, а потом мода изменилась и стали носить узкие. Пришел к нам моряк Семен Шуртаков, и я сказала: «Ребята! На вас широкие брюки, такие носили прошлым летом. А сейчас носят узкие». Они оба подняли крик: «Дудочки не наденем никогда!» Так я вот что придумала: каждую неделю я относила в ателье брюки и суживала их на два сантиметра. Когда дошла до двадцати шести, остановилась, но В. А. так ничего и не заметил.

– Взвалив на себя все заботы, не превратили вы мужа в барина?