В душе похолодело от плохого предчувствия, сердце застучало быстрее, а пальцы занемели от тревоги.
Сюанцину удавалось вести себя как обычно, когда он притворялся, что прошлое, которое он вспоминает, принадлежит некоему другому мальчишке, кому-то, кого он знал, но позабыл. Обманывать себя было непросто, потому что каждая косточка в его теле, каждый сантиметр кожи помнили о пережитой боли. Помнили даже лучше, чем счастливые дни до… Неудивительно. Ведь в плену он провел больше времени, чем на свободе.
Вот как все было. Такой была его история? Жил наглый, самоуверенный мальчишка, разозлил не тех людей, провел столетия в пытках, а затем был убит рукой родного отца. То ли хотел избежать позора, то ли не было способа милосерднее, чтобы покончить с Сюанцином? Легенда, признаться, ему понравилась больше. В ней отец хотя бы пытался спасти сына.
– Жалкое зррелище, – прорычал Дракон.
Сюанцин теперь стоял в узком ущелье, которое перекрывал закованный в цепи Дракон. Впервые они стояли друг напротив друга, как два отдельных живых существа, и оба разглядывали друг друга.
Дракон смотрел с затаенной яростью, Сюанцин – с любопытством. Его накрыло непонятной тоской, захотелось подойти, погладить Сюаньлуна по чешуе, прижаться боком к нему, ощутить забытое чувство безопасности и защищенности, даже любви.
Он, разумеется, этого не сделал. Не только потому, что Дракон мог бы перекусить его надвое, а потому что он явно не желал его прикосновений.
От Дракона тянулись красноватые нити, и Сюанцин, проследив взглядом, понял, что они заканчивались в его собственной груди. Вернее, ведь было наоборот: ци тянулось от него к Дракону.
– Ты можешь освободиться, в этот раз навсегда, – произнес старческий голос. – Убей его.
Пожалуй, это было бы простым решением, ведь Дракон ненавидел его. Дракон желал смерти ему, всем людям и всем бессмертным. Ярость так глубоко проросла в нем, что полностью поглотила все остальные чувства.
Однако… все-таки… Сюанцин все еще был жив. Почему? Почему Дракон был там, когда отец убил его?