Восхождение царицы

– Нет, теперь ты увидела, как предотвращают змеиный укус, – возразил Цезарь. – Сегодня днем мой брадобрей поведал мне о заговоре, затеянном Потином: ночью меня собирались убить. Мой брадобрей – человек неприметный, но очень ценный, у него много ушей. В итоге, – Цезарь пожал плечами и указал на залитые кровью ступеньки, – змея убита как раз во время броска.

– Во время броска? По-моему, ты убил его во время обеда!

Почему-то мысль о смерти с набитым мясом и дарами моря животом особенно меня ужасала.

– Нет, именно во время броска, – возразил Цезарь. – Ибо изменник уже приступил к осуществлению своего плана. Он послал сообщение Ахилле, чтобы тот привел армию и взял нас в осаду. Пока Потин якобы мирил тебя с Птолемеем, отвешивал поклоны и целовал твою руку, его гонец спешил за войсками. Их прибытие означало бы конец для нас обоих.

Теперь мне стало не по себе. Неужели мою безопасность способен обеспечить только Цезарь, которому – до сих пор – удавалось думать быстрее, наносить удары проворнее и сильнее, чем его противники? Но даже Цезарь должен иногда отдыхать и расслабляться…

Я разразилась слезами – это был единственный способ снять напряжение, кроме крика. Кричать я не могла, не то люди бросились бы бежать из пиршественного зала. Цезарь положил мне руку на плечо и увел оттуда.

– Мы не вернемся на пир. Теперь даже мне трудно сделать вид, будто ничего не случилось.

Мы пошли в мои – наши – царские покои. Цезарь приказал удвоить охрану, назначил в караулы самых преданных ему солдат. В самой дальней комнате он опустился на скамью. Прожитые годы явственнее проступили на его лице, морщины сделались глубже. Он осунулся и словно потускнел; лишь золотой перстень на его пальце оставался ярким.

Я встала рядом и обняла его.

– Я думала, будто знаю мир, но теперь вижу: он еще безжалостнее, чем я себе представляла.

– Когда осознаёшь это впервые, – устало отозвался Цезарь, – чувствуешь себя сокрушенным. Но потом наступает утро, восходит солнце, тебе пора приниматься за неотложные дела, и… – Он вздохнул. – Ты с удивлением понимаешь, что это доставляет тебе удовольствие.

Но дела сегодняшнего дня вымотали его настолько, что он тяжело привалился к стене. Я стояла позади, целовала лысеющую макушку Цезаря, потирала ему виски, а потом прижала к себе его голову. Властитель мира закрыл глаза и сидел неподвижно.

Между тем свет снаружи померк и наконец погас. Темнота прокралась в комнату, накрыв все предметы сумрачным покрывалом, а Цезарь так и оставался неподвижным. Лишь его дыхание поднимало и опускало мои руки.

Что побудило его взять меня в союзники? Я не могла понять. Почему меня, а не Арсиною или Птолемея? Гораздо проще иметь дело с ними. А теперь, поддержав меня, он окружил себя пеленой забот.

Он мог бы явиться сюда, принять голову Помпея, подтвердить право Птолемея на трон и вернуться в Рим. Это куда легче для усталого полководца. Но он доверился мне – по той же самой необъяснимой причине, по которой и я доверилась ему. Мы мгновенно разглядели друг друга, узнали друг в друге себя.

Цезарь шевельнулся – похоже, он задремал, прислонившись ко мне. Я была глубоко тронута: никакие слова не стали бы большим доказательством его доверия.

– Мой дорогой, – сказала я, – давай как следует отдохнем. Охрана надежна, так что, думаю, сегодня ночью в нашей постели тебя никто не потревожит.

Он позволил мне поднять его, отвести к кровати, посадить на постель, снять тогу, свернуть ее и отложить в сторону, развязать сандалии и помассировать ему ноги.

– Как хорошо у тебя получается, – пробормотал Цезарь, глядя на меня сонными глазами. – Тебе по плечу любая роль. Ты великолепна и как царица, и как служанка.

Я мягко подняла его ноги на матрас и накрыла блестящим шелковым покрывалом.

– Отдыхай, – сказала я. – Даже Геракл после двенадцати подвигов нуждался в отдыхе.

Он закрыл глаза и повернулся на бок с глубоким вздохом – удовлетворения? усталости? облегчения?

Я прилегла рядом с ним в темноте, накрывшись покрывалом. В комнате воцарилась тишина. Но я знала, что и во дворце, и на улицах Александрии сейчас шумно. Наш покой, как младенца, лелеяла римская стража.

В самой середине ночи я почувствовала, что Цезарь потянулся ко мне. Сна у него теперь не было ни в одном глазу, а я своих глаз и не смыкала. Должно быть, он почувствовал, что я не сплю, и тихо повторил ранее сказанные слова:

– Я говорил, что после пира ты узнаешь обо мне больше.

– Ты решил судьбу Потина уже тогда? Уже отдал приказ? – так же тихо спросила я, повернувшись к нему.

– Да. И что теперь? Можешь ты любить такого человека?

– Люблю еще сильнее, чем раньше, – ответила я. – Ты сделал то, что необходимо, и не дрогнул.

И правда – если раньше я просто восхищалась им, то сейчас испытала благоговейный трепет.

В ответ он прижал меня к себе, к мускулистому и поджарому телу солдата, восстановившего силы за время недолгого сна – и поцеловал. А потом мне показалось, что все его сдерживаемые желания – тяга к еде, сну, вину – сошлись вместе в неукротимой, неутолимой страсти.