Восковые фигуры

— Ну, так, — согласилась тетя Мура. — В основном все правильно. Умный ты человек. А какой выход? У одного полковника жила. Родственников не помнит, с женой разошелся, на хорошей должности. Уж так было все ладно. Так на тебе! Жениться надумал, подвернулась одна стерва! Ух, проходимка! Кровь кипит, как вздумаю…

— Но я-то причем здесь? Как это вас угораздило?

— Как — при чем? Журналист, человек с положением. С юристом консультировалась — говорит, у вашего брата денег куры не клюют, одной зарплаты рублей пятьсот да плюс гонорары…

Тут Михаил схватился за живот и повалился на кровать, делая вид, что сотрясается от смеха: «Ох, держите меня, умираю!»

— Эк его корежит! Да что с тобой?

Выслушав затем краткий отчет Пискунова о его материальных поступлениях, а также переживаемых в связи с этим трудностях, тетушка потемнела лицом. Поняла она: ее подло обманули, надсмеялись над бедной женщиной да еще трояк выдурили. Влипла, влипла! Трудно было ей не посочувствовать. Миша был человек незлой, чуткий к чужим страданиям, и тетя Мура это сразу усекла своим профессио-яальным чутьем, а потому в ней еще теплилась надежда, цеплялась за нее, как за соломинку.

А ты, может, книжку какую напишешь, заработаешь? За книжки, говорят, хорошо платят. — Увещевала по-родственному: — Гордость-то свою смири, угождай, кому надо, не перечь! Вижу, строптивый ты, гонористый.

Права была, ох права. Но не в том было дело, не в этих чертах характера, а в другом. Не ведала, что, упомянув о книжке, случайно коснулась кровоточащей душевной раны. Улыбка сошла с его губ — так скатывается в море набежавшая на берег резвая волна. На лицо его легла черная тень, как от перенасыщенной электричеством грозовой тучи. Встал молча, молча же прошелся по комнате туда-сюда. Тетя Мура водила за ним обеспокоенными глазами. Возле письменного стола остановился, руки назад, далекий в своих мыслях. Здесь, в одном из ящиков, в толстой папке, лежала незаконченная рукопись философского романа о пришельцах из будущего под названием «Забытая кровь» — дитя, еще в утробе матери обреченное так и не увидеть света.

Он работал над рукописью самозабвенно, выкраивая частицы свободного времени, чаще всего по ночам. Ему на удивление легко писалось. Без натуги и мучительных поисков нужного слова. Внутренним взором он видел яркие картины чужой, неведомой жизни, проходившие перед ним чередой, успевай только схватывать детали. И когда он оказывался среди своих героев в новом таинственно-незнакомом пространстве, мыслям становилось просторно, как звукам музыки в пустом концертном зале, где репетирует большой оркестр; он даже не казался себе дирижером, а всего лишь одиноким слушателем где-то в задних рядах, чутко внимающим тому, что происходит на сцене, то есть в нем самом.

Однажды, размечтавшись, Пискунов подумал, что уже на этом этапе неплохо бы показать рукопись людям знающим, получить лестные, а возможно, и восторженные отзывы, а почему бы и нет!

Не откладывая, он отправился в издательство.

Только что закончилась производственная летучка, когда Миша вошел в редакцию прозы; дым стоял коромыслом.

Рукопись вызвала всеобщее веселое оживление. Страницы бесцеремонно перепутали, передавали из рук в руки, читали, похохатывали. Что-то с удовольствием привычно черкали на полях и прямо по тексту, так что когда Пискунов складывал все обратно в папку, каждая страничка стала похожа на сочинение двоечника.

Общий вывод такой: тема не та, не соответствует задаче дня. Где тут рабочий класс, трудовой пафос? К тому же чувствуется опасный привкус. Хотя никто не скрывал: задумка сама по себе забавна.

Когда после позорного избиения вышли в коридор, толстенький редактор Витя, взяв дружески под локоток, сформулировал кратко философскую парадигму на текущий момент: жить надо не поперек, а вдоль и не высовываться.

— А эту свою писанину брось, — увещевал редактор. — Проза у тебя высший класс. На таком бы уровне да какой-нибудь детективчик в духе Симе-нона или Агаты Кристи. На руках носить будут. А писать в корзинку… Ну, знаешь ли…

— А что значит опасный привкус? — спросил Пискунов с неприятным холодком под сердцем.

Витя ухмыльнулся наивности вопроса, разъяснил:

— Люди у тебя прилетают из будущего, твои герои, насколько я понял, так? А где же оно, это светлое будущее, ради которого мы сейчас животы надрываем? Ни слова ни полслова. И какой тут вывод напрашивается?

Вот все это и вспомнилось в один миг, уколов в самое сердце, когда тетя Мура упомянула о книжке. Столь резкий перепад настроения в сторону явной депрессии не укрылся от ее глаз. Всплакнула, горестно причитая:

— Куда же мне теперь? Ни денег, ни крыши над головой! А может, разрешишь пожить у тебя хоть недельку, пока что-нибудь подвернется?

Слышал ли ее Пискунов? Отрешенно глядя в пространство, он промолвил в глубокой задумчивости:

— А если все-таки поперек? Хотя, как знать… А впрочем… Ну что ж!