Воскресенье на даче

Лсной. Вечеръ. Солнце, позолотивъ въ послдній разъ крыши домовъ, опустилось за сосны. Повяло прохладой. Поулеглась пыль на дорог. Стала садиться роса. На балконахъ и терассахъ дачъ появились самовары. Бродили по улицамъ пьяные дворники. Раздавались гд-то отдаленные звуки гармоніи, кто-то гд-то сочно ругался. На терасс, около остывшаго самовара, передъ только что сейчасъ выпитыми стаканами и чашками сидло семейство Пестиковыхъ. Супруги молчали, дулись другъ на друга и позвывали. Дти еще продолжали пить чаи, раздрызгивая въ чашкахъ куски булки. Клавдія Петровна Пестикова наградила ихъ подзатыльниками и прогнала спать. Изъ комнатъ сталъ доноситься ревъ ребятъ. Михайло Тихонычъ Пестиковъ пыхтлъ и усиленно затягивался папироской.

— Переодться въ халатъ, что-ли, — пробормоталъ онъ, отправился въ комнаты и вскор оттуда явился въ халат и туфляхъ.

Клавдія Петровна тоже сходила въ спальню и вернулась въ ситцевой блуз и безъ привязанной косы, а съ собственнымъ крысинымъ хвостикомъ. Она сидла съ размазанными по лбу бровями. Сроватая полоса отъ накрашенной брови шла кверху и упиралась въ проборъ волосъ.

— Мара! — крикнула она кухарк. — Прибирай самоваръ-то!

Что ему тутъ торчать. Самоваръ прибранъ.

— Вотъ и еще воскресенье прошло, — проговорилъ Пестиковъ.

— Да ужъ нечего сказать, пріятное воскресенье, пріятный праздникъ! — отвчала жена.

— Кто-же, душенька, его испортилъ? Вдь ты сама. Сама ты ползла на ссору съ Доримедонтихой, сама ты задла сосдку и сцпилась съ ней.

— А по вашему, молчать, по вашему, дозволить надъ собой длать всевозможныя надругательства?

— Мало-ли про кого что говорятъ заглазно.

— Вовсе не заглазно. Доримедонтиха прямо во слдъ мн хохотала надъ моимъ платьемъ, она нарочно такъ хохотала, чтобы я слышала.

— Да можетъ быть она объ чемъ-нибудь другомъ хохотала.

— Ну, ужъ пожалуйста! Что я маленькая, что-ли! Разв я не понимаю? А эта наша сосдка, такъ просто она меня бситъ своимъ нахальствомъ. Чисто обсерваторію у себя на балкон устроила. И какъ только у насъ въ саду какой-нибудь разговоръ — сейчасъ она выскочитъ на балконъ, выпучитъ глаза и свой лопухъ разставитъ, чтобы ни словечка не проронить, что мы говоримъ.

— Но вдь тутъ дачи такъ смежно построены, такъ виновата-ли она?

— А вы зачмъ меня въ такое мсто завезли жить, гд дачи смежно построены?

— Душечка, ты сама выбирала дачу.

— Я думала, что палисадникъ, отдляющій нашу дачу отъ сосдней дачи, заростетъ чмъ-нибудь.

— Чмъ-же тутъ зарости, если и кустовъ-то нтъ, а сидитъ всего на все дв голыя сосны. Сосдскій балконъ такъ устроенъ, что…

— Пожалуйста не заступайтесь за эту шлюху, иначе я додумаю, что у васъ съ ней шуры-муры начинаются. Да и то… Всякій разъ какъ я про нее начну — вы сейчасъ заступаться. Какая-нибудь дрянь — и вамъ дороже жены.

— Ну, а что хорошаго, вдругъ дв дряни, Доримедонтиха и сосдка, подадутъ на тебя къ мировому?

— На меня подадутъ, но не на васъ, — рзко отвчала супруга.

Пауза. За палисадникомъ послышался еврейскій жаргонъ проходящаго мимо еврейскаго семейства и потомъ все стихло. Минуту спустя, два дворника вели третьяго. Онъ упирался, барахтался и кричалъ:

— Загуляла ты, ежова голова.

— А ужъ и тощища-же здсь! Сплетницы, жиды, пьяные дворники — и больше ничего… — опять начала супруга. — Такой скуки нигд нтъ.

— Да ужъ слышали. Что все объ одномъ толковать! — отвчалъ супругъ.

— Ну, скажите по совсти: разв вамъ самимъ не скучно?

— Скучно, но что-же длать-то? Намъ будетъ везд скучно, потому что мы веселиться не умемъ. Намъ будетъ и въ Павловск скучно, и въ Лсномъ скучно, и въ Озеркахъ скучно. А нмцы вонъ везд веселятся, даже въ Лсномъ веселятся. Видла давеча въ Беклешовомъ саду катавшуюся на лодк нмецкую компанію. Солнце печетъ, жарко — они безъ сюртуковъ, поютъ псни. Вышли на островокъ — разслись на траву, начали пиво пить, ползли на деревья.

— Ну, что нмцы! Что объ нмцахъ разговаривать! Нмецъ какъ тараканъ, онъ везд уживается и везд ему удобно и уютно.

Опять пауза. Мимо палисадника пробжала, шурша туго накрахмаленнымъ платьемъ, горничная. За ней гнался рослый гимназистъ въ коломянковой блуз и въ форменной фуражк. Горничная кричала:

— Хороша Наташа, да не ваша! Кругла да не тронь ее изъ-за угла.

— Вдь это удивительно! — начинаетъ Клавдія Петровна Пестикова. — Никто изъ знакомыхъ даже въ гости въ этотъ поганый Лсной не детъ. Два воскресенья сидимъ съ тобой глазъ на глазъ и хотя-бы кто изъ знакомыхъ заглянулъ.

— Ну, скажите на милость! — всплеснулъ руками Пестиковъ. — А прідутъ гости, ты на нихъ фыркаешь. Тутъ какъ-то пріхали Петръ Михайлычъ съ братомъ, Кузьма Иванычъ, и ты такъ приняла ихъ нелюбезно, что просто мн совстно было.

— Еще-бы, вы засли въ винтъ играть на цлый вечеръ! Они пріхали въ карет, я намекаю, что не дурно-бы всмъ въ «Аркадію» създить, благо у нихъ карета, а они даже и не внимаютъ.

— Душечка… Но стснять гостей! Вдь они затмъ именно и пріхали къ намъ въ гости, чтобы поиграть въ винтъ.