Воскресение

– Отдать вам внаймы, чтобы вы пользовались за невысокую плату.

– Разлюбезное дело, – сказал один старик.

– Только бы в силу платеж был, – сказал другой.

– Землю отчего не взять!

– Нам дело привычное, – землей кормимся!

– Вам же покойнее, только знай получай денежки, а то греха сколько! – послышались голоса.

– Грех от вас, – сказал немец, – если бы вы работали да порядок держали…

– Нельзя нашему брату, Василий Карлыч, – заговорил остроносый худой старик. – Ты говоришь, зачем лошадь пустил в хлеб, а кто ее пускал: я день-деньской, а день – что год, намахался косой, либо что заснул в ночном, а она у тебя в овсах, а ты с меня шкуру дерешь.

– А вы бы порядок вели.

– Хорошо тебе говорить – порядок, сила наша не берет, – возразил высокий черноволосый, обросший весь волосами, нестарый мужик.

– Ведь я говорил вам, обгородили бы.

– А ты лесу дай, – сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. – Я хотел летось загородить, так ты меня на три месяца затурил вшей кормить в за€мок. Вот и загородил.

– Это что же он говорит? – спросил Нехлюдов у управляющего.

– Der erste Dieb im Dorfe,[38] – по-немецки сказал управляющий. – Каждый год в лесу попадался. А ты научись уважать чужую собственность, – сказал управляющий.

– Да мы разве не уважаем тебя? – сказал старик. – Нам тебя нельзя не уважать, потому мы у тебя в руках; ты из нас веревки вьешь.

– Ну, брат, вас не обидишь; вы бы не обидели.

– Как же, обидишь! Разбил мне летось морду, так и осталось. С богатым не судись, видно.

– А ты делай по закону.

Очевидно, шел словесный турнир, в котором участвующие не понимали хорошенько, зачем и что они говорят. Заметно было только, с одной стороны, сдерживаемое страхом озлобление, с другой – сознание своего превосходства и власти. Нехлюдову было тяжело слушать это, и он постарался вернуться к делу: установить цены и сроки платежей.

– Так как же насчет земли? Желаете ли вы? И какую цену назначите, если отдать всю землю?

– Товар ваш, вы цену назначьте.

Нехлюдов назначил цену. Как всегда, несмотря на то, что цена, назначенная Нехлюдовым, была много ниже той, которую платили кругом, мужики начали торговаться и находили цену высокой. Нехлюдов ожидал, что его предложение будет принято с радостью, но проявления удовольствия совсем не было заметно. Только потому Нехлюдов мог заключить, что предложение его им выгодно, что когда зашла речь о том, кто берет землю – все ли общество или товарищество, то начались жестокие споры между теми крестьянами, которые хотели выключить слабосильных и плохих плательщиков из участия в земле, и теми, которых хотели выключить. Наконец благодаря управляющему установили цену и сроки платежей, и крестьяне, шумно разговаривая, пошли под гору, к деревне, а Нехлюдов пошел в контору составлять с управляющим проект условия.

Все устроилось так, как этого хотел и ожидал Нехлюдов: крестьяне получили землю процентов на тридцать дешевле, чем отдавалась земля в округе; его доход с земли уменьшился почти наполовину, но был с избытком достаточен для Нехлюдова, особенно с прибавлением суммы, которую он получил за проданный лес и которая должна была выручиться за продажу инвентаря. Все, казалось, было прекрасно, а Нехлюдову все время было чего-то совестно. Он видел, что крестьяне, несмотря на то, что некоторые из них говорили ему благодарственные слова, были недовольны и ожидали чего-то большего. Выходило, что он лишил себя многого, а крестьянам не сделал того, чего они ожидали.

На другой день условие домашнее было подписано, и, провожаемый пришедшими выборными стариками, Нехлюдов с неприятным чувством чего-то недоделанного сел в шикарную, как говорил ямщик со станции, троечную коляску управляющего и уехал на станцию, простившись с мужиками, недоумевающе и недовольно покачивавшими головами. Нехлюдов был недоволен собой. Чем он был недоволен, он не знал, но ему все время чего-то было грустно и чего-то стыдно.

III