Воскресение Маяковского

Он был человеком без убеждений, без концепции, без духовной родины. Декларируя те или иные крайности, он ни в чем не мог дойти до конца и вечно вынужден был лавировать. Он провозглашает цинизм своей эстетикой, цинизм и пренебрежение чьим-либо мнением - и стремится любым способом покорить аудиторию. Он напрочь отвергает литературу - и делает все, чтобы в ней остаться. Своей религией он объявляет всеобщее братство - а служит зыбкой догме сегодняшнего дня, на глазах ускользающей из-под ног...

И так же колеблется у него под ногами зыбкая почва его атеизма.

Известно, какую силу, какое спокойствие дает Вера истинно религиозным людям. Но странным образом такую же силу (такую ли, меньшую - кто измерит?) дает подлинный Атеизм - не пожалеем и для него прописной буквы. Потому что бывает пошлое безмыслие - э, какой там Бог! - а бывает стойкая убежденность, трезвый вывод рационального ума. И более того, этот вывод бывает выстрадан: хорошо-то вам с Богом, а вот попробуйте так!

Вера или безверие - не столько вопрос убеждений, сколько состояний и душевных свойств. (Я, конечно, сейчас беру две крайности, два идеальных случая:

несомненной, честной, искренней веры и честного, искреннего неверия.)

Верующего примиряет с жизнью ее мимолетность, бренность ее реалий и в то же время присутствие в ней несомненных для него признаков Бога: Красоты, Поэзии, Разума.

Атеист примиряется с жизнью иначе, через сознательное восприятие ее трагизма. Он переживает жизнь как высокую трагедию и приходит к выводу, что только потому она и прекрасна. Жизнь принадлежит к высокому жанру, и за эту высоту приходится расплачиваться.

Каждый человек боится смерти, но верующий принимает ее как должное, потому что она - лишь краткое страдание, лишь переход в иную, лучшую жизнь. Но и атеист принимает смерть без протеста, потому, во-первых, что она неизбежна, и еще потому, что - необходима. И здесь, пожалуй, сходятся пути подлинного атеиста и подлинного верующего. Эта встреча прекрасно выражена в гимне Смерти Баратынского:

О дочь верховного Эфира!

О светозарная краса!

В твоей руке олива мира, А не губящая коса.

Недоуменье, принужденье - Условье лучших наших дней.

Ты всех загадок разрешенье, Ты разрешенье всех цепей.

Верующий черпает силы для жизни из своей прямой приобщенности к Богу через молитву, знамения, ощущение благодати, но более всего - через гармонию мира.

Атеист не знает, отрицает Бога, но черпает силу из того же источника чувства приобщенности к мировой гармонии.

Так, видимо, и должно осуществляться на деле мирное сосуществование идей, или, вернее, различных душевных состояний, различных мироощущений.

Но вся эта идиллия летит к чертям, как только тот или иной лагерь присваивает себе эпитет "воинствующий". Воинствующий атеист, воинствующий христианин...

Здесь они опять становятся сходны, но уже как сходны любые крайности. И неважно, вера, неверие - путь один. Суета проповедничества, скука, дидактики, страх принуждения, ужас погрома... Все сплетается в какое-то жуткое месиво, в безумный кошмар нетерпимости. В промежутках наступает похмелье, произносятся дежурные оправдания. У одних это называется - бес вселился, попутал дьявол, у других - неизбежные издержки и досадные перегибы.

4 Маяковский был воинствующим атеистом, и воинственность его всегда налицо, но вот сам атеизм - вызывает сомнения. Его атеизм - не итог, не вывод, в нем не чувствуется никакого пути.

В нем нет обоснованности, убежденности, а отсюда-спокойствия и достоинства.

Маяковский не столько отрицает существование Бога, сколько пытается его оскорбить, оплевать, унизить и тем уничтожить.

Он жестоко обижен: ему недодали женщин, денег и славы.

И вот он бегает, мечется под огромным небом, и кричит, и плюется, и трясет кулаками, и угрожает то ножом, то кастетом. Но никто не боится его угроз, никто их всерьез не принимает. И он, при всем своем значительном росте, выглядит мелко и суетливо. Сто семьдесят или сто девяносто сантиметров - с высоты небес ведь одно и то же.

Эй вы!

Небо?

Снимите шляпу!

Я иду!

Глухо.

Во всем этом сквозит неуверенность, пробивается страх. В его богохульстве ощутим порог, который он нерешается переступить, и вовремя сам себя притормаживает.

Пустите!

Меня не остановите.

Вру я, вправе ли, но я не могу быть спокойней.

Здесь "пустите" звучит как "держите крепче". Его бунт против Неба - не бунт, а мелкий дебош и уж совсем не отрицание Бога.

Разумеется, я не хочу сказать, что Маяковский был верующим человеком. Но он и не был настоящим атеистом. Да, он был слишком рационален и выстроен, чтоб ощутить сверхъестественную тайну бытия. К тому же вера никак не сочеталась бы с избранной им системой масок, с маской сначала циничной, потом - респектабельной.

Но при этом еще он был слишком поверхностен, чтоб подняться до подлинного атеизма.

И веры нет, и неверия нет, и тогда остается одно: суеверие. Известно, как болезненно он был суеверен *. Кроме множества традиционных примет, он придумывал еще и свои собственные, обожал всяческие совпадения и пугался всяческих совпадений.