Воскрешая мертвых

– И как, получилось? – старик поднимается, словно чувствуя, что я хочу выговориться.

– Ага, – киваю я, – более чем.

– Давай Сергий, рассказывай, – настаивает священник.

– Да тварью я оказался, – тихо говорю я. Видя, что старик повернулся ко мне спиной и мне не придётся смотреть ему в глаза, продолжаю: – У нас, при больнице, ещё до Удара, было психиатрическое отделение. Короче, – я набираю полную грудь воздуха, – я всё рассказал Бате о том, как воздействует пси-оружие и о Михе – бомжике этом, что он смог выжить там. Среди выродков в больничном комплексе дебилов хватало, не психов, а именно слабоумных. Мы их «сто восьмыми» называли. Я предложил Бате заходить в часть двойками – боец плюс дурик. Остальные по периметру сидят и прикрывают. Пока выродок хабар собирает и приносит, чистильщик издалека его прикрывает, а остальные потом всё забирают. Единственное, «сто восьмого» собаки могут подрать, так и было, часть выродков потеряли, но собак мы со временем перестреляли. Да и после того, что мы видели, постепенно научились миражи от правды отличать. В общем, так «Гудок» и чистили. Не торопясь. Мы его Территорией окрестили. А что, погоняло что надо. Локалки, места стрёмные есть и прибыток для смелых. А взять было чего. Тащили и тащили. Оружие, патроны, одежду, инструменты. Так двойками и работали. Долго конечно, зато надёжно. Со временем даже карту составили, куда можно, а куда нельзя соваться. Выродка запускали и смотрели, как он себя поведёт. Выживет, крыша окончательно поедет, или выдержит и вернётся. Это как во время войны минные поля чистили, запуская на них военнопленных. И главное, – я понижаю голос, – наши потом способ придумали, как подольше продержаться, надо самогонки или водки хряпнуть. Не до пьяна, а так, чтобы чуть по шарам дало. Не знаю точно, как это работало, не пробовал, но ребята говорили, что получалось: одно на другое наслаивалось и вроде как страх уходил. Некоторые «колёса» жрали, в медблоке на жратву меняли. Короче, кто как справлялся, только бы выжить в части. Только потом крыша у многих ехала. Батя приказал таких сразу отстреливать, чтобы в ходоков не превратились. Или ребята от эйфории ошибки совершали и сами дохли, – я перевожу дух, продолжаю: – Кто побывал на Территории, менялся. Так или иначе. Разные случаи бывали. Слухи ходили, что это как заразная болезнь. Цепляет всех. Без исключений. Изменился и я. Что-то умерло внутри, пока я душил Миху. Точно я убивал себя. Наверное, это плата за страх. Другие тоже через это прошли.

– Ты себя винишь в этом? – интересуется старик, поворачиваясь ко мне.

– Отчасти, – быстро отвечаю я, – у всего есть цена и мы её заплатили. Когда из части транспорт выгоняли – грузовики, «восьмидесятку», ну БТР, – поясняю я на всякий случай, хотя священник машет мне рукой: «мол знаю, продолжай», – «мотолыгу», – перечисляю я, – одну смогли завести, «козёл» тот фартовый из Сертякино забрали, Бате подгон, запасы горючки нашли, да… до фига короче. Если бы не прибыток из «Гудка», туго нам бы пришлось, а так Убежище в силу вошло.

– А сколько вы людей потеряли, – вворачивает священник, – ты думал об этом?

– Да, – киваю я, – много, просто хотели выжить.

– Или доминировать? – не соглашается старик. – Подчинить других?

– Называйте как хотите, – я сжимаю кулаки, – я себя уже наказал, дня не проходит, чтобы я о Михе не вспоминал.

– Забыть не можешь?

– Глаза, – поясняю я, – он словно смотрит на меня оттуда, – я озираюсь по сторонам.

– Из мира мёртвых? – уточняет старик.

– Да, – киваю я.

– Ты думаешь, его убийство – твой самый страшный грех? – священник пристально смотрит на меня.

– Угу, ведь так?

– Твоя ошибка в том, – отвечает старик, – что ты пытаешься взвесить свои грехи и найти самый по твоему мнению главный. А суть в том, что все они равны. Нет греха среднего, самого страшного или незначительного. Важно то, как они совершаются.

– А если это были просто ошибки? – пытаюсь я вывернуться.

– Грех – деяние осознанное, намеренное, а ошибки совершаются по незнанию. Не сравнивай их, – поясняет священник. – А главное, – старик выдерживает паузу, – не сваливай совершенное тобой на других, ты сам за всё в ответе. Уразумел?

– Да, – начинаю я. – И как мне дальше жить? Со всем этим?

– День за днём, – тихо отвечает священник, – ты уже догадываешься, что с тобой не так?

– Все, кто мне дорог, погибают, – цежу я сквозь зубы.

– А почему? – пытает меня старик, заставляя вспоминать прошлое.

– Я убивал.

– Держа в руках огнестрельное оружие, – священник понижает голос, – от него всё зло, потому что убивает на большом расстоянии. А если как встарь биться, глаза в глаза, да на мечах, один на один, глядишь и войн меньше стало бы. Здесь дух особый нужен, смелость, это тебе не из-за угла шмалять. Воля требуется, чтобы кровь пустить. Сталь обагрить. Сто раз подумаешь, прежде чем сделать.

– Поэтому у вас нет автоматов и ружей? – спрашиваю я.

Священник хитро глядит на меня.

– То есть, если я хочу жить здесь дальше, то я должен отречься от него?