Воскрешение Лазаря

— Готово! — сообщил из темноты голос щербатого.

После этого известия Геннадия сзади кто-то схватил за шкирку. А луч фонаря уперся в пол — в дверцу погреба. На ней красовался новенький, еще в масле, засов. Его только что привинтили. Рядом на полу валялась отвертка.

«Так вот где теперь придется находиться — в погребе, — догадался Геннадий. — На смену пытке жаждой придет пытка холодом».

Мускулистая рука щербатого подвигала засов. Потом распахнула дверь погреба.

— На колени, — услышал Геннадий команду над своим ухом. И тут же получил тычок кулаком в поясницу. Он проворно присел, не давая повода бить себя дважды. Из погреба дыхнуло холодом. Тут же в его черное чрево устремился луч фонаря. Он выхватил из темноты несколько предметов.

— Вон тулуп, в него можешь кутаться, в канистре — вода, в мешке — сухари, ведро — вместо параши, — объяснил голос над ухом. — Все, экскурсия окончена. Полезай!

Пока Геннадий спускался по деревянной лестнице, она скрипела, трещала, стонала под его тяжестью, как какой-нибудь расстроенный народный музыкальный инструмент.

Дверь погреба громко захлопнулась, едва не ударив Геннадия по голове. Вокруг сгустились холод и тьма. Но в груди у него по-прежнему было тепло.

Овчинный тулуп оказался короток. Но Геннадий нашел выход. Помимо мешка с сухарями, в погребе обнаружились еще мешки с какой-то сухой травой. В один из них Геннадий засунул ноги — они быстро согрелись. Другой мешок положил под голову.

Все сухари были из черного хлеба — большие, некоторые размером с полбуханки. Совсем не те соленые ровные тоненькие сухарики, которые делала в духовке его мать, и не те пропитанные маслом жареные гренки, которые подают в питерских пивбарах. Эти сухари были из другой, суровой жизни — кислые, с привкусом плесени. И еще твердые, как камень — их нельзя было грызть, а только разбивать, крошить о ведро и потом размачивать во рту. Эта сушеная кислятина стала вкусом его заточения. А запахом заточения стал аромат неизвестной сушеной травы из мешков, которым был пропитан весь погреб. Он перешибал вонь мочи из ведра, он стоял в носу и, казалось, проникал в мозг и в кровь, явно оказывая на ослабленный организм Геннадия тонизирующее воздействие.

В погребе на него сошла блаженная тупость. Притупилась боль. Притупился страх. Ощущение паники, неотступно преследовавшее на протяжении последних дней, исчезло. Градус эмоций понизился. Даже мысли изменились. Дурман-трава ли была причиной тому, но мозг теперь ставил блоки опасным переживаниям — тем, что забирают последние силы. Геннадий заметил, что почти не может думать о Полине и Васе. Мысли о них всякий раз обрывались. На них не получалось сосредоточиться. Как не получалось толком додумать до конца ни одну мысль о возможной смерти. Наверное, это была неизвестная ему защитная функция организма.

Сделал Геннадий и еще кое-что. Ему вспомнились слова деда Тарасова о лечебных свойствах застывшей молнии — камушка, который он таскал все это время в кармане джинсов. Геннадий утопил его в канистре с водой, потом промыл этой водой свои раны и ссадины, прополоскал ею рот. К его удивлению, боли уменьшились…

Геннадий пытался не потерять ориентацию во времени суток. У него над головой имелся источник света — щель в потолке: дверь погреба одной стороной не плотно прилегала к полу, образуя узкий зазор. Сквозь него и проникал слабый свет. Блеклая световая линия разрывалась посередине — в этом месте ее пересекал засов. Свет менялся от бледно-серого утром и днем до дрожащего мутно-желтого вечером — наверное, когда за окном темнело, в комнате зажигали керосиновую лампу или свечу. Потом гасла и она, световые отрезки исчезали — наступала ночь. Иногда в подтверждение этого раздавался храп.

Как понял Геннадий, наверху находился один человек — разговоров не было слышно. Раздавались лишь редкие одинокие шаги. А еще иногда играла музыка — человек наверху включал магнитофон. Первой песней была «Ксюша, Ксюша, Ксюша — юбочка из плюша…» и дальше полилось все в том же духе, — Геннадия сторожил поклонник отечественной попсы.

Иногда в погреб сверху просачивался запах жареной картошки с чесноком и тушенкой. На воле Геннадий не жаловал подобную грубую пищу. Но сейчас, обгладывая очередной сухарь, отдал бы многое за то, чтобы ее вкусить.

Люди наверху как минимум один раз поменялись. Во время этой смены караула Геннадий услышал очередной загадочный диалог.

— Как там, в городе? — спросил один голос.

— Вроде тихо, — ответил другой. — Только на автоответчике появилось много странных звонков — то майор из военкомата меня разыскивал, то участковый, то из ЖЭКа какая-то тетка насчет замены в подъезде стояков.

— Хреново.

— Вот и я так подумал. Правда, стояки, действительно, поменяли. А меня и вправду искали — только я один со всего подъезда денег на эту замену и не сдал.

— Ложная тревога.

— Дай Бог. А вообще, было бы странно, если бы нас после той мокрухи не вычислили…