Воскрешение Лазаря

…Перейдя назад речку вброд, насквозь мокрые Маргел с Михалычем вытащили на сушу тело Каурова и швырнули к ногам Рогачева. Пленник был без сил. Он лежал на спине и хватал воздух, как выловленная рыба. Глядя на Каурова, Серега подумал, как же хорошо здесь, на берегу речки, в отличие от сумрачного, сырого, тесного Петербурга. Он чувствовал себя частью чего-то настоящего. Частью великой силы, давшей жизнь ему, реке, траве и кузнечикам. А может, и не нужно ничего понимать? Не нужно разматывать никакие клубки, пытаясь постичь смысл событий? Может, нужно просто делать то, что должно? Кузнечикам и птицам — петь свои вольные песни, ветру — гулять и расчесывать травы, реке — переливаться на солнце, солнцу греть землю и душу. А Сереге — везти кровного врага в клетке на место пролитой крови. Все это и есть правильная счастливая жизнь!

Рогачев подошел к лежащему на земле Каурову, заслонив ему собой солнце. И сверху вниз заглянул в глаза сломленного врага. У Каурова был безразличный, потухший, неосмысленный взгляд парнокопытного животного, еще живого, но уже почти придушенного хищником. Серега видел по телевизору, как львы или волки, прежде чем убить пойманную жертву, облизывают ее или даже играют с ней. И поймал себя на мысли, что ведет себя с Кауровым точно так же.

Геннадию не хватало воздуха. Но делать глубокие вдохи он больше не мог. Каждый из них теперь отдавался болью в ребрах. А еще после кильки и водки дико хотелось пить.

Снова оказавшись в клетке, он быстро влил в себя остатки воды из пластиковой бутылки. И теперь не знал, чем утолять жажду. Под ногами валялась другая бутылка — с мочой. Но он внутренне содрогнулся от одной только мысли об употреблении этого напитка. Пробовал высасывать влагу с воротника своей мокрой рубашки. Выжимал себе в рот с рукавов капли то ли воды, то ли собственного пота. Потом вспомнил о сырой картошке. В ней ведь тоже есть сок или жидкий крахмал. Геннадий засунул руку в задний карман джинсов и извлек оттуда оружие — крышку консервной банки. Он подобрал ее во время своей неудачной попытки к бегству. Выбираясь на другой берег реки, поскользнулся и упал возле оставленного туристами кострища и мусорной кучи. Там и валялись пустые консервные банки и срезанные с них крышки, одну из которых Геннадий схватил. Он надеялся, что крышка может ему пригодиться. И уже начала пригождаться. Он очистил ею одну из картофелин, найденных на полу. Потом разрезал ее пополам. Лизнул влажный срез. Рассек картошку еще в нескольких местах. Обсосал мокрые кусочки. Да только была ли на них влага, так и не понял. И уж точно утолить этим жажду оказалось нельзя. Стало только хуже. Защипало язык и порезанные десны. И от этого захотелось пить еще больше. До облизывания картошки во рту и в горле было просто сухо, но картофельный крахмал запустил в организме Геннадия какую-то химическую реакцию. И теперь там разгорался настоящий пожар. Слюны не было. Язык намертво прилип к горячему наждачному небу. Вскоре каждый вдох, каждый выдох уже были наполнены жаром. Не только во рту и в горле, но и в груди заполыхала топка. Пламя перекинулось в мозг — плавились, сгорали последние мысли. Огонь жажды, казалось, выжигал все внутри. Выжигал все, что до сегодняшнего дня было Кауровым. Геннадий чувствовал, что в нем происходят необратимые перемены, что он превращается в какое-то другое, огнедышащее существо…