Воскрешение сердца

Можно звать святость и не видеть оную, а можно лишь помыслить и Иисус уже внутри твоего сердца. Бог легко открывается, если человек хочет дружить с Ним, а не мудрствовать о Нём. И Он всегда, всегда приходит, когда Его призовёшь. А порою не видишь, так это оттого, что душа восприимчива только на факты. А Бог вне фактов!

И обращаться с Иисусом Богом надо только на объёме горячего желания, но в простой символике великого слова! Гумисоль так и поступал, поэтому Иисус для него всегда был доступен в общении и всегда разговаривал с ним на равных! В этом и существенна любовь Бога к человеку. Только далеко не каждый может унаследовать такое совладение мыслей, хотя порою кажется, что Бог не слышит или не хочет слышать наши движения мысленных возможностей!

Он слышит любое дуновение, потому что Он – Бог! Но иметь с Ним общение на равенстве сил – это уже подвиг для души! А душа живёт на притоках крови! Слушай свою кровь, как она вьётся на пажитях тела, и тогда познаешь, как соединиться с Иисусом Христом.

Внешний мир, его жестокость, была чужда Малышу, незнакома, он стеснялся своего облика, чувства сопереживания пробуждали в нём человеческое начало неизменно, не зависимо влияний, поступающих на всяких моментах. Он мечтал о лучшем, о высшем. Стремился к лучшему, и он искренне верил в это, потому что его дух принадлежал Иисусу, а Он не мог обмануть.

Когда праздновали день рождение Энтони младшего, ему исполнилось десять лет, то по такому случаю пригласили гостей. Так уж получилось, что Малыша никто не называл Гумисолем, просто Малыш, но его самог'o это обстоятельство не огорчало, он привык и считал, что Малыш и есть его самое настоящее имя, имя, предопределённое судьбой и благостью Иисуса, а, в сущности, будучи и взрослым, он всегда на тайных мыслях оставался Малышом.

Собрали два огромных стола: один для детей, другой для их родителей. Изобилие еды имело особенную ценность в глазах хозяев этого дома. Малыш спрятался в своей комнате и никому не показывался. Вся суета его утомляла, а скопище людей вызывало страх. Казалось, все позабыли о нём! Но это не так!

Энтони младший прибежал и тянул за руку смущённого Малыша.

–Идём, идём…

–Нет, нет. – Страх присутствовал на ярком чувстве!

–Я не сяду за стол без тебя! Ты мой брат, я люблю тебя! – Он чуть не плакал. Его детское самолюбие не могло осознать, что Малыш уже понимает всё, его вид может кого-то взволновать непотребностью, а ему этого не хочется, в лишний раз ощутить приступ душевной боли, которая колеблет веру в добродетели.

Но за слово, произнесённое младшим Энтони, Гумисоль готов отдать всё, даже и свой покой. Он не мог допустить, чтобы брат огорчился или страдал в такой знаменательный день, поэтому тот и рос избалованным ребёнком, а порою даже и жестоким, его баловали и лелеяли постоянно все! Да и нельзя было отказать такому ангелочку в просьбе, пусть даже она и носила убогий характер его явной независимости.

Но тут вошла сама Марсэлина и ласково погладила Малыша по чёрным волосам. Встрепенулась душа великого человека и застыла, как воск на потухшей свече. – Не бойся,– мягко произнесла она, – всё хорошо! Иисус хранит твой путь! Пойдём с нами! Хотя бы немного отдохнёшь и поиграешь с детьми…

Сердце Малыша невольно дрогнуло, когда Энтони младший обнял его за плечи. И пусть мальчик претерпевал болезнь своего дыхания, но вдруг она ныне попалила невольную грусть и безрадостное томление. – Я не позволю тебя обидеть! Ни-ко-му! Ты ведь веришь мне? – Синие глаза глядели просто, не было ни лукавства, ни гордости. Гумисоль понимал, что брат-то ни в чём не виноват. Только вот ему-то так не хочется идти туда к ним и глядеть на веселье, которого он так боится. Сказал лишь на тяжком вздохе:

–Хорошо, я приду…

–Я верю тебе, Малыш, верю. Обещаешь? Ты мне обещаешь, что придёшь? – Мальчик доверительно вскинул вверх ресницы. Его красивое лицо умоляло, но оно было нелицемерное, доброе. Он ведь тоже любил своего старшего брата.

–Да, – выдохнул Малыш. «Как он прекрасен, он уподоблен моему Иисусу, он так величественен и благороден… И я люблю его, очень люблю… И не хочу огорчать его сегодня и никогда… И никогда, никогда не огорчу, чтобы ни произошло… Пусть я один буду страдать, но не он, только не он…», – невольная мысль горячо обожгла пылающий ум. Такая яркая зависть вдруг вырвалась, но не чёрная, а вдохновенная и возлюбленная. Они с матерью ушли, а он остался на думах тайных, непростых. И эти думы имели тайный характер, который он никогда никому не показывал.

–Чего же ты опасаешься, сынок? – Спросил осторожно слуга.

Малыш промолчал. Не хотелось говорить.

А Ортонсольз повторил свой вопрос:

–Чего же ты опасаешься, сынок?