Воскреснуть и любить

— А ты не хочешь присесть?

Она неохотно села рядом. Единственное кресло стояло слишком далеко от дивана. Если бы Кэрол села в него, можно было бы подумать, что она боится супруга. А страх был одним из тех немногих чувств, которые не для нее.

— Не знаю, как начать, — сказал он.

— Да? Тогда похоже, что вечер затянется надолго.

— Облегчи мне задачу. Будь повежливее. — Он смягчил свои слова улыбкой, пробившей глубокую брешь в ее обороне.

Кэрол откинулась на спинку дивана и села чуть поудобнее.

— Извини, — через силу сказала она. — Я слушаю.

— Все эти месяцы мне хотелось увидеть тебя. После твоего ухода не было ни дня, когда я не мечтал бы поговорить с тобой.

— Ты знал, где я живу.

— Я боялся прийти и начать этот разговор.

— Заговариваешь зубы? Боишься сказать прямо?

Он снова улыбнулся и, устроившись для мирной беседы, вытянул руку вдоль спинки дивана. Энтони не прикоснулся к жене, но оказался совсем рядом. Их позы были почти домашними.

Кэрол почувствовала, что ее тело откликается на этот призыв. Безошибочный клинический диагноз. Пульс участился, дыхание сбилось. Иммунная система отказывалась действовать заодно с мозгом и игнорировала его приказы не обращать внимания на находившееся рядом чужое тело. Она все еще хотела Энтони. Господи помилуй, несмотря на сокрушительный провал, она несомненно еще хотела его…

— Я много думал после твоего ухода, — сказал он. — У меня была уйма времени. До сих пор я и не подозревал, что в квартире может быть так пусто.

Она-то хорошо знала, что такое пустая квартира, и невольно кивнула.

— Ты помнишь, что сказала напоследок? — Он не дожидался ответа. — Ты сказала, что я ставлю себя выше самого Господа, потому что смог простить Джеймса, но не верю, что Господь может простить меня. Я чувствовал себя так, словно ты ударила меня под ложечку.

— Если ты пришел за извинениями, то я прошу прощения, я не имела права так говорить.

— Не извиняйся. Ты изменила мою жизнь. — Ему хотелось притронуться к ее волосам. Они были заплетены в тугую косу, такую же тесную, как и все в этой квартире. Такую же недоступную, как и ее плотно сжатые губы. Хотелось расплести эти волосы, дать им волной упасть, рассыпавшись по плечам, и погрузить пальцы в эти бьющие током локоны.

А Кэрол хотелось потребовать, чтобы супруг объяснился, но она знала, чем это чревато. Ей и так уже с трудом удается скрывать свои противоречивые чувства. Она ждала, и атмосфера в комнате стала постепенно накаляться.

— Ты была права, — наконец сказал Энтони. — Ты заставила меня поглядеть в лицо правде. Я никогда не терял веру в Бога, но думал, что Бог потерял веру в меня. Если я при всей своей греховности, всех своих ошибках смог простить Джеймса, то уж, конечно, непогрешимый Господь мог простить меня. Но моя гордыня была так сильна, что я верил, будто мои грехи были слишком ужасны, чтобы Господь простил их. Я не сумел сам стать божеством, но все еще думал, что я выше Господнего прощения. Поэтому я и вычеркнул Его из моей жизни.

Несмотря на все усилия, Кэрол была захвачена странным выражением его глаз, горевших, как у ветхозаветного пророка.

— Что-то изменилось?

— Да. — Он снова улыбнулся. Улыбка его отличалась от той, которая запомнилась. Она стала иной, в сто раз более чарующей. Оборона Кэрол трещала по швам. Поистине, это противоборство можно было выиграть только улыбками и теплыми, все понимающими взглядами…

Она отвернулась, но было уже поздно.

— Рада за тебя, Энтони.

— Ты возвратила мне жизнь, — сказал он.

— Ничего я тебе не возвращала. Я злилась. Хотела сделать тебе больно. Вот и все.

Энтони прикоснулся к ее плечу, и оттаявшая женщина больше не смогла отвести взгляд.

— Ты сделана это не однажды. Ты была единственной, кто боролся и заставил меня взглянуть в лицо правде. И дело не в том, что ты сердилась. Просто видела мою гордыню и позаботилась о том, чтобы я тоже ее увидел.

— Как бы там ни было, я по-настоящему рада.

А когда рухнули остатки крепостных стен, она поняла, что никогда не переставала любить этого человека, никогда не переставала принимать близко к сердцу все, что с ним происходит. Несмотря на скорый и совершенно неотвратимый развод, который окончательно разлучит их друг с другом, она не могла разлюбить его.

— Я потерял самое главное в себе, Кэрол. Потребовались месяцы, чтобы научиться жить по-новому.

Сколько времени он не звонил ей и не хотел видеться. Она была рада за него, искренне счастлива, но знала, что эти месяцы доказывали только одно: она, Кэрол Уилфред-Хэкворт, никогда не была дорога ему. Если бы было иначе, он пришел бы раньше и позволил ей принять участие в его внутренних борениях.

Она сказала себе, что обязана облегчить супругу разрыв. Это последнее, что еще в ее силах.

— Теперь у тебя все будет хорошо, — сказала жена. — Мы оба заслужили это. Наш брак все равно не смог бы стать настоящим. Я была расстроена, когда уходила, но потом поняла, что никогда не сумела бы отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Может, все получилось и не совсем так, как было задумано, но ты пытался помочь. И поэтому женился на мне.