Воскресный день у бассейна в Кигали

– Мсье Валькур, - начал Сиприен, - хочешь, я скажу, отчего ты всегда такой печальный и серьезный? Я говорю «ты» потому, что ты все обо мне знаешь. Своими вопросами ты все из меня вытянул. Ты даже мою болезнь знаешь лучше меня и все мне о ней рассказываешь. Как это у вас говорится, мы с тобой закадычные друзья. Странная дружба: ты знаешь, когда я надеваю презерватив, а когда нет, а я даже не знаю, сколько тебе лет. Но это неважно. Говорю тебе, ты нас немножко пугаешь, потому что заставляешь думать. Мы по твоим глазам видим, что у тебя в голове. Ты видишь смерть, скелеты, да еще хочешь, чтобы мы разговаривали как умирающие. Перед самой смертью я так и сделаю, но до той поры я буду жить, трахаться, веселиться. Ты сам разговариваешь как умирающий, будто каждая твоя фраза последняя. Не стоит на меня обижаться, я говорю то, что думаю. Мсье Валькур, возьми еще пива, посмейся с нами, вернись в отель, поешь, трахни свою красотку Жантий и усни, мурлыча, как кот. И дай нам спокойно жить и умереть. Вот что, друг мой, я давно хотел тебе сказать.

После преподнесенного урока Валькур чувствовал себя как боксер, получивший сокрушительный прямой удар. Его нокаутировали.

Но Сиприен хотел ему поведать еще кое-что. Попросив Жантий сходить в дом за Жоржиной и детьми, он широко развел руками - перед ними раскинулся Кигали. Слева на самом высоком холме виднелся отель, возвышавшийся над центром города, справа - дорога на Рухенгери, напротив, на другом холме, - скобяной рынок, который становился все меньше и меньше под натиском гробовщиков. Чуть правее можно было различить массивное, красноватое, похожее на средневековое здание тюрьмы. Сиприен начал свой рассказ. Еще раньше кузен говорил ему, что президент превратил колледж Рухенгери в тренировочный лагерь, а братья из христианских школ даже не возмутились. Там тренировали сотни молодых фанатиков - из тех, что сегодня на рынке размахивали мачете. А теперь каждый день по дороге в Кигали - Сиприен показал на нее пальцем - прибывали армейские грузовики, битком набитые ополченцами. Их размещали у сторонников партии в разных секторах города. По ночам они устанавливали заграждения на дорогах, чтобы проверять документы у прохожих. Они прочесывали улицу за улицей, расспрашивая местных, в каких домах живут тутси, а где хуту, и все записывали в своих бумагах. Иногда под мухой или покурив конопли, которую им выдавали военные, они калечили попадавшихся под руку тутси. За последнее время в его квартале кто-то поджег несколько домов тутси. Поджигатели были не из местных, никто их здесь не знал, но цель они всегда выбирали безошибочно. В «Баре под кроватью», спрятавшемся за поворотом дороги, которая поднималась к городу, Сесиль - возвращаясь с рынка, Сиприен любил к ней захаживать - показала ему списки, которые вместо оплаты оставил один похотливый ополченец. Это были списки главы сектора мадам Одиль, истерички, бившей своих детей за то, что они играли с тутси. Список состоял из трехсот тридцати двух имен. Почти все тутси. Остальные - хуту из оппозиционных партий. Вот что он хотел сказать Валькуру. И еще кое-что.

Другой кузен, член партии президента, работавший охранником в тюрьме, давно говорил ему: «Мы начали в тюрьме работу. Это важная работа во имя спасения Руанды, которой угрожают тараканы. Мы их уничтожаем, как только их привозят». Но это еще ерунда. Ополченцы раздают мачете в квартале. Главы некоторых секторов получили даже ручные пулеметы. К тому же поговаривают об истреблении белых. Например, священников, которые создают кооперативы и занимаются беженцами-тутси. Никто не застрахован, даже Валькур.

– На рынке ополченцы кричали, что порежут всех твоих друзей на мелкие кусочки и что Канады тебе больше не видать, потому что ты друг Ландо. Я уж не говорю о том, что они обещали сделать с Жантий. Я этого не говорил, но ты знай.

– Если твои слова - правда, а я, к сожалению, тебе верю, друг мой Сиприен, то тебя тоже порежут на мелкие кусочки. Тебе надо уезжать отсюда, на рынок больше нельзя возвращаться.

– Мсье Валькур, для тебя я уже мертв. И ты прав. Еще несколько месяцев, может год. Каждый новый день для меня - время, украденное у Бога, который ждет меня и не злится за те несколько случайностей. Но медленно умирать - еще не значит потерять желание жить и смириться. Я иду, гордо подняв голову. Друг - это друг. Я остаюсь с тобой, чтобы снять фильм. И вот еще что. Сесиль показала мне список, потому что там значилось мое имя. Я ей очень нравлюсь. С ней я был в баре «Космос», когда произошла та моя последняя случайность. Она тоже хочет, чтобы я уехал, чтобы поселился где-нибудь в Бутаре, потому что там безопасней.