Воскресшее племя

— Твердо идет, — сказал он, — но как-то тиховато. Он все-таки мечтал об аэропланах, о птичьих чудесных перелетах.

Минуя радио и кино, Кендык окрестил моторную лодку — «Первая новость».

— Почему первая? — спрашивал Темп.

— Так, первая. Там, — и он указал рукою на восток, разумея царство Чобтагира, — там все последнее: последние шаманы, последние лоси… одуны последние, — прибавил он с горечью, — были, есть, но, может быть, не будут… А это вот первая, новая. Не было, есть и дальше, наверное, будет.

Два месяца прожил Кендык в Родымске, а потом заскучал и неожиданно скрылся. Его не было три дня. Темп хотел уже организовать поисковую партию, хотя разыскивать бежавшего туземца в тайге так же безнадежно, как вылавливать снова из широкой реки вертлявого щуренка, по недосмотру выскочившего из невода.

На третий вечер Кендык неожиданно явился.

— Где был? — спросил Темп.

Кендык помолчал и потом все же отозвался:

— Дорогу искал.

— Куда? — с удивлением спросил Темп.

Кендык на этот раз не ответил ничего. Он провел эти три дня в неистовой гребле вверх по реке Родыме, которая с ее нависшими ярами и бесконечными плесами казалась ему продолжением его родной Шодымы. Он греб вперед и действительно искал дорогу, сам не зная куда. Не то на родину, не то, пожалуй, в фантастическую область шаманских скитаний старого Чобтагира, которая тоже осталась где-то далеко позади. Но родина лежала совсем в другой стороне, а тридевятое царство шамана Чобтагира было как острый, тревожный, наполовину рассеянный сон. Пред ним, далеко впереди, лежала другая фантастическая область, та, откуда долетали говорливое радио и мелькающие тени кино. Но в эту область он тоже не знал дороги. Наутро Кендык попросил у Темпа:

— Отпусти меня.

— Куда отпустить? — спросил Темп со стесненным сердцем.

Его соединительное звено, человек из другого мира, будто хотел убежать назад, в неизвестность.

— Нет, отошли меня, — поправился Кендык. — И на что я тебе сдался? — горячо продолжал он. — Тут скучно у вас, пусто, речные людишки. Кто они: русские, наши? Так себе, вздор. Учиться нечему. Играешь мною, не надо играть.

— Куда же ты хочешь? — спросил Темп, удивляясь глубине этого внезапного запроса.

— Туда хочу, — Кендык указал рукой на юг, — в город Ленина.

Он объединил в этом имени обе столицы: одну — носившую имя Ленина, а другую — где после смерти у кремлевской стены лежал сам Ленин.

— Как сделаю? — сказал Темп опять. — Пароход будет осенью, поздно, надо ждать.

— Зачем пароход? Ты вызови аэроплан. Летать будем. Сам править буду, — объяснил он с уверенностью. — Вчера летал.

И с неожиданной доверчивостью он рассказал своему другу, что в три минувшие ночи он действительно летал на аэроплане, даже сидел за рулем, как он видел это на раскрашенной картинке плаката.

Это было, конечно, лишь сонное видение, но первобытные души не совсем четко отличают сон от действительности. Кендык от всего нового пришел в такое возбуждение, что оно могло оказаться даже опасным и свести его с ума.

— Ну-ну, темпы! — сказал Темп и даже руками развел. — Ждать надо. Аэроплан нам с тобой не пришлют. Но можно письмо написать. Знаешь, давай напишем письмо в Совет-комитет. Напишем о тебе. Пускай они знают.

Совет-комитет на их языке означало высшую советскую власть, в том числе и Комитет Севера при ВЦИКе в Москве, образованный для содействия малым народностям Севера. Темпы-то у Кендыка оказались более стремительными, чем у его русского друга и опекуна.

Они сочиняли и писали три дня и в конце концов сочинили замечательный документ, который хранится доныне в архиве Института народов Севера даже под особым названием: «Хартия Кендыка». Привожу этот документ полностью:

«Податель сего, юноша Кендык, одунского племени, с верховьев раки Шодымы, командируется за получением образования в школах Советского союза, чтоб, вернувшись по прошествии нескольких лет к себе на родину, поделиться полученными знаниями со своими сородичами.

Ибо сородичи его вымирают и могут быть спасены только прививкой культуры, принесенной извне, но продвинутой внутрь их собственным решением.

Вся жизнь Кендыка прошла в неприютной тайге, в такой своеобразной обстановке, которая присуща лишь полярному Северу. Дикая страна, откуда он едет, совсем не похожа на Москву и Ленинград. Нужно опасаться, что там, в Ленинграде, ему придется не раз нести большие лишения и по незнанию русского языка и обычаев попадать в безвыходное положение.

Кроме того, немало страдания может получиться для него из-за особенностей его душевного склада, как, например, своеобразного самолюбия и чрезмерной впечатлительности.

Несмотря на свою молодость, он пережил великие несчастья и смертельную опасность и спасся от гибели только своей неустанной энергией.