Восьмая нога бога

Гладкуша оседлала Оломбо, который опустился под этим сладким грузом на пол, довольный, как наевшийся момиль, а Гладкуша напевала:

Оооп, ааап! Ууух, йэээх!
Ии ох, ии ах, и внииз, и ввеерх!

А надо мной нависла во всем своем великолепии госпожа Боззм, нагая и прекрасная, как полная луна, и мы с ней принялись наслаждаться друг другом с таким пылом, что не раз и не два мне казалось, будто душа моя расстается с телом, и все же я вновь и вновь чудесным образом возрождалась к жизни…

ЛАГАДАМИЯ 4

Помпилла сама выбралась из своей шаткой темницы и разбудила нас еще до рассвета. Оставив мирно посапывающих красоток Боззм, мы вышли из погреба. Вдова повернула на дорогу, гоня перед собой призрачное в предрассветных сумерках стадо, в котором, на первый взгляд, было не меньше двух десятков голов. Поначалу мы без зазрения совести плелись позади, бездельничая и радуясь, что непонятная заминка в начале пути по крайней мере обернулась для нас неожиданным удовольствием. По правде говоря, даже когда немного времени спустя нам объяснили, что нас нагло обманули и использовали, выпавшее на нашу долю любовное приключение отнюдь не утратило в наших глазах своей ценности, – напротив, мы дорожили им как единственным воспоминанием о нашей потерпевшей крушение профессиональной чести.

Тем временем стало светать, и мы убедились, что наша вдова и впрямь собрала нешуточный урожай: не меньше двадцати маток, и каждая раздута, как шар. Удивительно, но все они, несмотря на свое положение, без устали семенили перед Помпиллой, ни одна не отстала.

– Она и впрямь умеет лечить! – прошептал Оломбо, и мне оставалось лишь согласиться, хотя для нас обоих было загадкой, как это мы умудрились просмотреть такое количество беременных самок, готовых вот-вот разродиться.

Мы перебрались через реку Черную раньше, чем солнце встало над деревьями, и еще до полуденного прилива оставили позади Гремучую. Вдова неутомимо трусила впереди, ни разу не сбившись с шага, – впрочем, к этому мы уже привыкли, но лишь теперь впервые за все наше совместное путешествие почувствовали к ней настоящее уважение, убедившись, что ее похвалы – не пустой звук. И все же, вновь вступив в Большую Гавань в сопровождении стада раздутых, как шары, глииток, которые бодро трусили по Северной дороге, и семенившей за ними толстой коротышки в развевающейся черной вуали, мы почувствовали себя крайне неловко. Вдова же, не моргнув глазом, гнала животных по самым оживленным улицам города, не ведая ни колебаний, ни столкновений, хотя последние иной раз казались неминуемыми, так что мы даже смущаться забывали от страха.

Только теперь, когда непредвиденное приключение почти подошло к концу, меня вдруг осенило, что наша клиентка прошла пешком чуть ли не двадцать лиг ради того, чтобы сократить наш путь всего на десять. Если уж это называется удачной сделкой, то какие же опасности поджидают нас впереди? И почему мне раньше не пришло это в голову, хотела бы я знать? Хотя бы в тот момент, когда мы добрались до подворья Боззма и стало ясно, как далеко мы уклонились от оговоренного маршрута?

Да и эта потеха с красотками Боззм, не странно ли, в самом деле? То есть, конечно, все было просто очаровательно, но вообще-то ни мне, ни моей команде не свойственно вот так, без малейших сомнений или угрызений совести, пускаться во все тяжкие, в особенности когда нам только что заплатили за еще не сделанную работу. И где только была моя голова?

Но вот АХРАНЯЕМЫЙ КАРАБЕЛЬНЫЙ ДВОР КЛАММОКА ПРИЧАЛ И АРЕНДА СУДОВ ПОЧАСАВАЯ И ПОНИДЕЛЬНАЯ ОПЛАТА вновь вырос перед нами. Так забавно совпало, что Кламмок перед нашим появлением снова уселся на гроб, причем в той же самой позе, в какой мы оставили его вчера, и мы с Оломбо не могли удержаться от смеха.

Помпилла велела нам отдохнуть у ворот, а сама, взмахнув руками, точно разгоняла птиц, послала странно послушное стадо вниз по причалу. Когда животные, топоча копытцами и блея, поравнялись с Кламмоком, тот вздрогнул, словно и впрямь только что очнулся от двадцатичетырехчасового сна, и с трудом поднялся на ноги. Весь внимание и покорность, он навис своей громадной тушей над коротышкой-вдовой. Сначала брови его поползли вверх, словно от удивления. Потом он кивнул, повернулся и скрылся в плавучем сарае, служившем ему конторой. Немного погодя он вышел оттуда с огромным ключом, вне всякого сомнения, от замка, который висел на цепи, удерживавшей нужный нам плот возле причала. В это мгновение сзади раздались звон и лязг, и мы обернулись на шум.