Восьмерка

– Врешь ты все, голубня, – сказал опер и влепил Новикову по лбу, но тут бутылка, наконец, лопнула и все вокруг окатила обильной теплой водой.

– Тьфу ты, – сказал опер, вставая и стряхивая воду с рук.

Новиков шевелил и кривился щеками, чтоб скорей отекла вода, но рот открыл – хотелось пить, пить, пить – все кругом было в газировке, а в рот не попало.

Опер задумчиво посмотрел Новикову прямо в рот.

– Я не голубня... у меня девушка есть, – сказал Новиков.

Опер стоял расставив ноги, и Новиков видел его набрякший, странно обильный пах, живот, заметный в чуть выпроставшейся рубахе, подбородок с плохо сбритой щетиной и следом пореза.

– Девушка, да, – согласился опер и пошел к своему столу. – С хером в сорок сантиметров, – добавил он, шелестя бумагами на столе.

Новиков перевалился на бок.

– Вставай, хули ты улегся тут? – вполне равнодушно сказал опер, возвращаясь к Новикову.

По пути опер поднял разорванную бутылку и бросил ее в ведро у входа.

«Неужели он совсем не боится, что я вцеплюсь ему в лицо, в глотку?» – снова спросил себя Новиков. Сам-то он знал, что никуда не вцепится и даже напротив – подтолкни его ноготком, скажи, что нужно поблагодарить опера за старанье и волнение, – он, наверное, поблагодарит. Почти наверняка.

– Иди в коридоре подожди, – сказал опер. – А я пойду еще газировки куплю, – хохотнул опер своей шутке и подтолкнул Новикова к выходу.

Новиков потрогал свои щеки и не узнал ни щек, ни рук.

– Тут сиди, – уже в коридоре опер показал Новикову на скамейку.

Он ждал на скамейке в коридоре – почти свободный человек.

Можно было подняться, пройтись.

Мысли перепутались, даже думать их до конца оказалось болезненно и противно.

Новиков медленно опускал и поднимал ресницы. Облизывал кончиком языка губы. В механическом движении лицевых мышц было куда больше смысла, чем в попытках осмыслить что-нибудь.

Из-за угла коридора раздавались иногда хлопки дверей, шаги, невнятный шум.

«Неужели оттуда не слышно, что тут происходит?» – подумал Новиков.

Он смотрел на синюю решетку, в которую вышел опер минуту назад.

«Может быть, там обычный язычок, который всего лишь надо отодвинуть и все?» – подумал Новиков, никак не решаясь встать.

«Разве я могу быть опасным преступником, раз меня посадили тут в коридоре, никак не связанного?» – еще раз попытался успокоить себя он.

Раскрылась дверь соседнего кабинета, и оттуда вышел другой хмурый опер, Новиков узнал его – этот сидел на переднем сиденье.

Опер молча смотрел на Новикова.

– Здравствуйте, – сказал Новиков, как будто они виделись когда-то очень давно.

Но не прошло и получаса с тех пор.

Совсем близко послышались многочисленные шаги, и Новиков вдруг увидел Лешу – его тоже подвели к решетке. Непонятно только, где все они были эти проклятые полчаса.

Рядом с Лешей стояли двое незнакомых оперов.

За ними топтался его, Новикова, мучитель – действительно, с двумя бутылками воды в руках.

Дверь открылась, Леша заулыбался во все лицо, увидев Новикова.

– Ну, как ты? – спросил так, словно обращался к сдавшему экзамен сокурснику.

Новиков смотрел на Лешку, не в силах открыть рот.

Опер, вышедший минуту назад из своего кабинета, неожиданно нанес подошедшему близко Лешке очень сильный удар ногой в пах.

Лешка как стоял – так и обрушился, выпучив глаза.

Его подхватили под руки и вбросили в тот кабинет, откуда вышел опер.

Новиков вжался в стену, но его и не думали трогать – все опера быстро разошлись кто куда.

– Надо? – успел спросить новиковский опер, протягивая кому-то из напарников в той комнате, где оказался Лешка, бутылку минералки.

– Без газа? Невкусная! – ответили ему и захлопнули дверь.

Сначала было тихо, а потом начал глухо вскрикивать Лешка.

Когда он замолкал, раздавались невнятные вопросы, какое-то мычанье. Потом Лешка опять вскрикивал – жалобно и просительно, как мальчик.

Новиков встал, снова сел. Опять поднялся и минуту стоял у того кабинета, где били Лешку, взявшись за ручку двери.

– Адвокат! – выкрикивал одно и то же слово Лешка, – Адвокат! Адвокат!

Одно было удивительно в этом крике: Лешка произносил «адвокат» тем же голосом, каким кричат слово «мама».

Новиков отпустил ручку, его вдруг повело, как пьяного, и он почти упал на скамейку.

Поднял руки, разглядывая их, и увидел, как туда упала капля воды.

Ни щека не чувствовала слезы, ни рука. Он просто видел, что плачет в свою ладонь.

Через тридцать минут из кабинета, где был Лешка, вышел распаренный опер и, не глядя вокруг, юркнул в кабинет напротив.

Еще минут десять не раздавалось ни звука.

По лицу Новикова все время стекал пот, огромными и тяжелыми, будто кровяными, каплями. Лицо опухало – голову словно надували.

Когда Новикова снова позвали во все тот же кабинет, где его били по голове, подняться у него не нашлось сил.

Сидел и смотрел на дверь, которая осталась открытой.

В кабинете как раз зазвонил телефон, и некоторое время опер разговаривал на отвлеченные темы.