Восьмерка

А подумала при этом: «Эта, что ли, вертихвостка будет тебя беречь, если с тобой что произойдет? Да она немедленно замуж выскочит…»

Как все это могло уживаться с тонкими, застиранными, жалостливыми материнскими пальцами, ее нежнейшими касаниями, ее беспримерным пониманьем забот сына — Новиков не понимал. И, наверное, не очень хотел понять.

Отец как-то сказал Новикову, что первая половина совместной жизни мужчины и женщины это кромешная борьба: мужчина борется с женщиной, чтоб она осталась какой была, женщина борется с мужчиной, чтоб, он, наконец, изменился.

— А вторая половина? — поинтересовался Новиков, усмехаясь (он то ли ничего не понял, то ли не поверил; скорей, первое, хотя сам решил, что второе).

— Вторая половина бывает только у тех, кто решил смириться. Мужчина с тем, что такой, как в прошлом, женщина уже не будет и незачем ждать, а женщина с тем, что мужчину не изменишь, придется пользоваться тем, что есть.

— Выход есть какой-то? — спросил Новиков.

— Нет, выхода никакого нет, — спокойно ответил отец.

Новиков внутренне посмеялся, решив, что отец слишком обобщает.

Хотя одно, конечно, запало в душу. То, что мать хотела немного подправить и переделать отца, Новиков знал. Отец был грубоват, отец не хотел менять жилплощадь, отец упрямо свистел в доме, просвистывая, по мнению матери, и так нехитрый семейный бюджет.

Но что хотел отец от матери, Новиков понять не мог при всем желании. Какой мать могла быть раньше — если она может быть только такой, какая есть?

Мы ж знаем уже, что у матерей не бывает юности.

— Надо что-то решать, сынок, как быть-то? — спросила мать, когда Новиков уже вышел в подъезд.

— Вечером приду — поговорим, — ответил Новиков, — Мы еще с Лешкой посоветуемся.

— Сынок, — вдруг сказала мать таким голосом, будто решилась на что-то. — Может, и не надо ничего? Связываться с этой мразью. Они же убить могут. Может, черт бы с ними?

Слово «черт» мать произносила редко. Не походя и всуе, как все остальные люди, а с религиозным чувством; ее черт — был настоящий черт, и вспоминала она его хоть и с явным отторжением, но и со смирением тоже, потому что зло огромно и неизбывно.

— Ты что? — ошарашенно оглянулся Новиков.

Мать просто смотрела на него, ничего не говоря, каким-то глупым, коровьим взглядом. Было бы что-нибудь в руках — так и кинул бы. Не в мать, не в мать… но об пол точно.

Ему часто хотелось броситься целовать, а лучше повалить Ларку прямо в прихожей — но она степенно подходила ко всем этим забавам. Такая поспешность чем-то унижала ее женское достоинство. Должны быть соблюдены ритуалы: приготовление кофе, разговор, обсуждение новостей… на кухне, кстати, тоже ничего не должно происходить — для этого есть комната.

В комнату Ларка всегда шла будто бы нехотя, норовила то задержаться в прихожей, то что-то срочно переложить в шкафах, то вообще отправить Новикова, скажем, за хлебом. Без хлеба приступить, конечно же, никак нельзя.

Сегодня Ларка традиционно подставила теплую и почему-то чуть липкую щеку и сразу попросила:

— Слушай, Новиков, сбегай за кофе. А то мне нечем тебя напоить.

— Я не хочу кофе, — ответил Новиков, стараясь улыбнуться.

Признаться, он кофе не очень любил и пил с Ларкой за компанию.

— Да ладно, сбегай, — сказала Ларка и тихонько толкнула его в грудь.

Новиков хотел было переиграть ситуацию, потянулся поцеловать Ларку, что-то невнятное зашептал, но она с улыбкой отстранилась:

— Тихо-тихо! — сама приоткрыла ему дверь и добавила вслед: — И минералки купи.

Было бы что-нибудь в руках — так и кинул бы. Не в пол, а в Ларку.

Он вышел на улицу и долго стоял у подъезда, под козырьком.

Отдышался и побрел к магазину. Был уверен, что Ларка смотрит на него, долго терпел этот взгляд, потом не выдержал и оглянулся на ее окна. Но никто и не думал на него смотреть.

Минералку купил в стеклянной бутылке.

Дверь Ларка, естественно, закрыла на все замки. Пришлось звонить и дожидаться пока она раскупорит все засовы.

— Чего так долго? — спросила, открыв.

— Очередь была, — ответил Новиков.

— Чего-то ты опухший какой-то? — усмехнулась Ларка. — Пил, что ли?

— У меня проблемы, — сказал Новиков, глубоко не нравясь себе в эту минуту ни взятой интонацией, ни произнесением чужих и неприятных слов.

Все-таки куда уместнее было бы разодрать эту Ларкину домашнюю рубаху, вытащить ее белые сиськи… а потом уже поговорить, используя нормальную человеческую речь.

Вообще ему раньше даже нравилась эта ее неспешность: за ней будто бы скрывалось чувство красивой девичьей гордости.

«Мужчина выдумывает свою женщину сам, — сообщил как-то Новикову отец. — Ценность ее в том, насколько точно женщина угадывает то, что про нее выдумали, и соответствует этому. Потом ей весь этот театр, естественно, надоедает, и в какой-то момент она сообщает, что имеет право побыть самой собой».

Новиков попытался применить отцовские слова к, например, этой вот ситуации, но махнул рукой и пошел пить кофе.

— Рассказывай уже, — попросила Ларка, выставляя чашки с кофе.

С Ларкой было, конечно, труднее, чем с матерью.