Восьмёрка

Сам Шорох примостился на подоконнике. Грех стоял у дверей, проверяя, как работает новая щеколда. Лыков лежал на полу, с интересом разглядывая детские картинки. Потом взял красные и синие карандаши и разрисовал большое опухшее лицо первого президента.

— Сегодня застроим эту коблу, — резюмировал Лыков мой рассказ, выводя кровавый синяк.

Я только избежал упоминания о Гланьке. И про сигаретный бычок не упомянул: почему-то не хотелось. На локте образовалась маленькая дырочка — я всё время, выгнув руку, поглядывал на неё, и на душе моей было гадко.

Так и носил эту гадость внутри до самого вечера.

Вечером мы загрузились в лыковскую «восьмёрку» и, купив по дороге в ларьке одну пачку сигарет на четверых, подлетели к «Джоги».

— Есть их тачки, на которых тебя катали, глянь? — попросил меня Грех.

— Может, Буц на другой приедет, у него ж не одна, поди, — засомневался я, озираясь.

— Я знаю, на чём он ездит, — сказал Шорох. — На одной и той же. И номер знаю. Тачка иногда уезжает, пока он в кабаке сидит, — и потом возвращается за ним. Пойду гляну — может, он уже в клубе.

На стоянку к «Джоги» стремительно и бесшумно, как водомерки, подъезжали всё новые сияющие иномарки. Наша белая утлая лодчонка смотрелась тут скромновато.

Мы были по гражданке — собственно, вопрос идти в форме или нет, даже не обсуждался. Если ты в форме — на тебя никто руку не поднимет, это ясно. Ну и что за разборки тогда?

Выйдя из «Джоги», Шорох развёл руками: нету Буца, мол. Но тут же мимо клуба стремительно прокатила буцевская холёная красавица. И я её узнал — и Шорох тоже, опустив руки, с улыбкой проследил путь авто до того места на стоянке, которое странным образом никто не занимал.

Вышел Буц, с ним двое его ребят, одного я узнал — это его бычок попортил мою единственную весеннюю курточку, красивую, как у Буратино.

Гланьки не было — почему-то её появления я пугался больше всего.

Мы разобрали ещё по сигаретке из пачки и закурили.

Я всё время трогал пальцем правой руки дырку на локте — это поддерживало мою злобу в ровном кипении.

— В клубе будем разговаривать? — спросил Грех, жуя бычок.

— Не, в клубе разнимут сразу, — ответил Лыков спокойно, как будто не про себя говорил — это ж его будут разнимать, — а про кого-то третьего.

— Надо его выманить как-то, — сказал Грех, вынув бычок и осмотрев покусанный-перекусанный фильтр.

Буцевская машина, постояв у клуба три минуты, вздрогнула и, ловко вырулив со своего места, отбыла.

— А вот так и выманим, — сказал Лыков, что-то придумав.

Он завёл «восьмёрку», и через минуту мы стояли на буцевском месте.

Курившие на ступенях клуба малолетки начали пихать друг друга и кивать в нашу сторону: гляньте на полудурков. Кто-то из них сразу поспешил в клуб.

— Стуканут сейчас, — посмеялся Лыков. — А я уж думал, до утра придётся ждать, пока Буц домой не захочет…

Действительно, через три минуты появился тот самый, которому был обещан болт во лбу. Он поздоровался кое с кем из малолеток на ступеньках — всякий из них с очевидной гордостью вытягивал свою белую ладонь… кто-то в толпе малолеток заметно дрогнул плечом, шевельнул кистью, тоже желая поздороваться, но рукопожатием удостоили не всех.

Буцевский спустился к нашей «восьмёрке». Я, сидевший сзади в правом углу, вжался в кресло, чтоб меня не запасли раньше времени.

Лыков натянул капюшон на башку — была вероятность, что и его признают, — мы светились несколько раз, устраивая по мановению начальства в клубах облавы. Впрочем, в последнее время ни облав, ни зачисток по воровским хатам отчего-то не проводилось вовсе.

Буцевский, не нагибаясь, стукнул в стекло печаткой на пальце. Печатка изображала птичью голову с загнутым клювом.

Лыков приоткрыл окошко.

— Уберись отсюда, это наше место, — сказали Лыкову.

— Понял, сделаем, — ответил Лыков таким тенором, которого я сроду от него не слышал.

Буцевский легко вбежал по ступенькам и пропал в клубе.

— Лыков, ты что, официантом работал? — заржал Грех. — Где ты так наблатыкался шестерить? «Понял, сделаем!» Ты со мной тоже так всё время разговаривай. Ну-ка, сбегай за сигаретами!… Лыков! Не слышу?

Все посмеялись, и Лыков тоже.

Пока буцевский шёл в сторону клуба, Лыков завёл «восьмёрку», но спустя тридцать секунд выключил мотор.

Мы ещё покурили.

Малолетки на ступеньках уже в открытую разглядывали нас.

— Пойдём их разложим по ступеням, — предложил Грех, понемногу раздражаясь. — Чего они уставились?

— Остынь, — сказал Лыков. — Позже.

— Чё смотрим? Глаза выросли? — резко жестикулируя, бесился Грех на переднем сиденье, но стоявшие на ступенях не слышали его.

Тем временем вернулась машина Буца. Встав неподалёку, иномарка нам трижды коротко и сдержанно посигналила.

— Пойдём, — сказал Лыков, открывая дверь.

Выбравшись на воздух, мы спешно прошли вдоль ступеней клуба, в сторону полутёмного пустыря с левой стороны здания.

На пустыре, видные в свете фонаря, рыжий кот и тёмная кошка делали кошачью любовь.

Кошка урчала, кот был сосредоточен, как гвоздь. Кошка посмотрела на нас, кот даже не отвлёкся.

Грех хотел их разлучить ударом ботинка, но Шорох заступился: