Восьмёрка

— Врёшь ты всё, голубня, — сказал опер и влепил Новикову по лбу, но тут бутылка, наконец, лопнула и всё вокруг окатила обильной тёплой водой.

— Тьфу ты, — сказал опер, вставая и стряхивая воду с рук.

Новиков шевелил и кривился щёками, чтоб скорей отекла вода, но рот открыл — хотелось пить, пить, пить — всё кругом было в газировке, а в рот не попало.

Опер задумчиво посмотрел Новикову прямо в рот.

— Я не голубня… у меня девушка есть, — сказал Новиков.

Опер стоял расставив ноги, и Новиков видел его набрякший, странно обильный пах, живот, заметный в чуть выпроставшейся рубахе, подбородок с плохо сбритой щетиной и следом пореза.

— Девушка, да, — согласился опер и пошёл к своему столу. — С хером в сорок сантиметров, — добавил он, шелестя бумагами на столе.

Новиков перевалился на бок.

— Вставай, хули ты улёгся тут? — вполне равнодушно сказал опер, возвращаясь к Новикову.

По пути опер поднял разорванную бутылку и бросил её в ведро у входа.

«Неужели он совсем не боится, что я вцеплюсь ему в лицо, в глотку?» — снова спросил себя Новиков. Сам-то он знал, что никуда не вцепится и даже напротив — подтолкни его ноготком, скажи, что нужно поблагодарить опера за старанье и волнение, — он, наверное, поблагодарит. Почти наверняка.

— Иди в коридоре подожди, — сказал опер. — А я пойду ещё газировки куплю, — хохотнул опер своей шутке и подтолкнул Новикова к выходу.

Новиков потрогал свои щёки и не узнал ни щёк, ни рук.

— Тут сиди, — уже в коридоре опер показал Новикову на скамейку.

Он ждал на скамейке в коридоре — почти свободный человек.

Можно было подняться, пройтись.

Мысли перепутались, даже думать их до конца оказалось болезненно и противно.

Новиков медленно опускал и поднимал ресницы. Облизывал кончиком языка губы. В механическом движении лицевых мышц было куда больше смысла, чем в попытках осмыслить что-нибудь.

Из-за угла коридора раздавались иногда хлопки дверей, шаги, невнятный шум.

«Неужели оттуда не слышно, что тут происходит?» — подумал Новиков.

Он смотрел на синюю решётку, в которую вышел опер минуту назад.

«Может быть, там обычный язычок, который всего лишь надо отодвинуть и всё?» — подумал Новиков, никак не решаясь встать.

«Разве я могу быть опасным преступником, раз меня посадили тут в коридоре, никак не связанного?» — ещё раз попытался успокоить себя он.

Раскрылась дверь соседнего кабинета, и оттуда вышел другой хмурый опер, Новиков узнал его — этот сидел на переднем сиденье.

Опер молча смотрел на Новикова.

— Здравствуйте, — сказал Новиков, как будто они виделись когда-то очень давно.

Но не прошло и получаса с тех пор.

Совсем близко послышались многочисленные шаги, и Новиков вдруг увидел Лёшу — его тоже подвели к решётке. Непонятно только, где все они были эти проклятые полчаса.

Рядом с Лёшей стояли двое незнакомых оперов.

За ними топтался его, Новикова, мучитель — действительно, с двумя бутылками воды в руках.

Дверь открылась, Лёша заулыбался во всё лицо, увидев Новикова.

— Ну, как ты? — спросил так, словно обращался к сдавшему экзамен сокурснику.

Новиков смотрел на Лёшку, не в силах открыть рот.

Опер, вышедший минуту назад из своего кабинета, неожиданно нанёс подошедшему близко Лёшке очень сильный удар ногой в пах.

Лёшка как стоял — так и обрушился, выпучив глаза.

Его подхватили под руки и вбросили в тот кабинет, откуда вышел опер.

Новиков вжался в стену, но его и не думали трогать — все опера быстро разошлись кто куда.

— Надо? — успел спросить новиковский опер, протягивая кому-то из напарников в той комнате, где оказался Лёшка, бутылку минералки.

— Без газа? Невкусная! — ответили ему и захлопнули дверь.

Сначала было тихо, а потом начал глухо вскрикивать Лёшка.

Когда он замолкал, раздавались невнятные вопросы, какое-то мычанье. Потом Лёшка опять вскрикивал — жалобно и просительно, как мальчик.

Новиков встал, снова сел. Опять поднялся и минуту стоял у того кабинета, где били Лёшку, взявшись за ручку двери.

— Адвокат! — выкрикивал одно и то же слово Лёшка, — Адвокат! Адвокат!

Одно было удивительно в этом крике: Лёшка произносил «адвокат» тем же голосом, каким кричат слово «мама».

Новиков отпустил ручку, его вдруг повело, как пьяного, и он почти упал на скамейку.

Поднял руки, разглядывая их, и увидел, как туда упала капля воды.

Ни щека не чувствовала слезы, ни рука. Он просто видел, что плачет в свою ладонь.

Через тридцать минут из кабинета, где был Лёшка, вышел распаренный опер и, не глядя вокруг, юркнул в кабинет напротив.

Ещё минут десять не раздавалось ни звука.

По лицу Новикова всё время стекал пот, огромными и тяжёлыми, будто кровяными, каплями. Лицо опухало — голову словно надували.

Когда Новикова снова позвали во всё тот же кабинет, где его били по голове, подняться у него не нашлось сил.

Сидел и смотрел на дверь, которая осталась открытой.

В кабинете как раз зазвонил телефон, и некоторое время опер разговаривал на отвлечённые темы.