Восьмой день недели

— Высказались? — председатель заводского комитета профсоюза поправил траурную ленточку в петлице, положил ладонь на плечо Парфена. — Когда все становится на свои места, выясняется, что кое-кому места не хватает. Наша незабвенная Пелагея Федоровна до последнего своего часа пыталась подтолкнуть нас друг к дружке, открыто обговорить, как жить дальше в ладу и мире, чтобы потом заглазно не законфликтовали. — Председатель заводского комитета помолчал. — Виктору Константиновичу стекольниковское завещание: работать сообща, рука об руку, душу в дело вкладывать — объявить не успела. И еще не успела наказать, что надобно лелеять, как зеницу ока, те крупицы опыта, что собирали Стекольниковы и их друзья целый век. Хорошо, хоть сейчас объяснились. Это уже — плюс, а плюс, как известно, равняется перечеркнутому минусу. — Николай Николаевич хотел еще что-то добавить, но только вздохнул и замолк. Наверное, оставлял возможность хозяину дома окончательно расставить все точки. Именно так понял Виктор недоговоренность председателя заводского комитета профсоюза. Сам-то он, конечно, с первых слов собравшихся уразумел их маленькие хитрости — оставь все по-старому, уважай в человеке его привычки, слабости, не бей наотмашь, цени прошлое. Был уверен на сто процентов: никуда кадровые работники из стекольного не уйдут, просто хотят припугнуть, обратить, так сказать, в кирьяновскую веру. Конечно, Виктор мог заверить близких ему людей, что не станет посягать на их прежние привилегии, зачем, мол, возводить недомолвки в трагедию? Но… язык не поворачивался выговорить это. Ибо он понимал: чтобы здесь ни говорили, работать по старинке в стекольном больше не будут. Мог это гарантировать. Когда-нибудь, под настроение, расскажет друзьям, как, будучи мастером, мучился, переживал за весь цех, за весь завод. Терзался, ожидая окончания затянувшегося периода, когда на их производстве, в районе все благодушествовали, постоянно уверяли друг друга в незаменимости, осыпали незаслуженными похвалами и дарами, чувствовали себя едва ли не праведниками, добравшимися до самой высокой вершины. Виктор и тогда пытался говорить в лицо горькую правду. Поддерживали немногие: Николай Николаевич, бывший в ту пору в диспетчерах, Кирьян Потапович. А начальство кривилось, удивлялось: «Чудак молодой Стекольников, разве плохо, когда всем хорошо?» Странные вещи происходили тогда на заводе. Жили не тужили. Премии валили косяками, а завод работал ни шатко, ни валко. План из месяца в месяц не выполнялся, а в конце квартала вдруг выяснялось, что все-таки вышли в число передовых. Как? Почему? Он знал нехитрую механику этих превращений. По первой же просьбе прежней дирекции главк несколько раз в году корректировал, а точнее сказать, уменьшал план. А ежели и этот спасательный круг не помогал, снимали выполненные объемы с родственных предприятий, передавали заводу, нивелируя показатели по всей отрасли. Все было в ажуре. Страдала только страна, да совесть честных тружеников, которым было не безразлично знать, «за что» они получают деньги. Помнится, как буйствовал прадед: на цветных кинескопах стоял Знак качества, а телевизионные заводы пачками слали рекламации, всячески пытались «отбояриться» от продукции. Тогда и родился на заводе анекдот: «Купил человек цветной кинескоп нашего завода. Поставил его в телевизор, включили в сеть. Кинескоп разорвало на мелкие кусочки. Уцелел только Знак качества».

Времена имеют свойства меняться, и, как правило, в лучшую сторону. Сейчас на заводе царят деловитость, серьезность, добрая обеспокоенность за судьбу продукции. Как хочется работать! Не просто отбывать время, а опережать его, ломать устаревшее, искать новизну. По крупицам, конечно, и в глобальном масштабе, не жалеть себя. Хотя… тут стоит сделать оговорку: себя он может не жалеть, но товарищей своих, коллег жалеть и беречь обязан.

— Ничего так и не скажешь, Виктор Константинович? — спросил председатель заводского комитета. — А то… время позднее.