Восьмой дневник

но много трогательных мест.

* * *

Куда исчезли стать и прыть?

И не вернёшь утрату эту.

Как раньше было их не скрыть,

так их сейчас в помине нету.

* * *

Ещё хожу, почти не шаркая,

легко тяну телегу дней,

но кровь моя, когда-то жаркая,

заметно стала холодней.

* * *

Уже я слаб, весьма недужен –

конец мужицкому зазнайству,

хотя жене ещё я нужен

для шебуршений по хозяйству.

* * *

Грохочет поезд многотонный,

мой быстрый век насквозь железен,

я устарел, как транспорт конный,

но, как и он, душе любезен.

* * *

И не нужны ни ум, ни знания,

лишь дух вершит лихой полёт,

когда глухая графомания

в тебе играет и поёт.

* * *

Как жить когда-то мы умели,

страх ощущая животом!

Мы были гибкими, как змеи,

и, словно овцы, шли гуртом.

* * *

Лишь мельком, невзначай и мимоходом,

как будто в чай насыпали мне соль,

я остро ощущаю связь с народом,

когда мне наступают на мозоль.

* * *

Я всей текущей жизни рад,

хотя храню в углах сердечных

саднящий перечень утрат,

разлук жестоких и навечных.

* * *

Из разума ползёт порой лапша –

за будущие годы страх и жжение;

наш ум ещё пугливей, чем душа,

ему весьма вредит воображение.

* * *

Мы если в самом деле не одни

и есть ещё в Галактике народы,

то как же, наблюдая нас, они

боятся нашей варварской природы!

* * *

К доходам нет во мне любви,

я понял, жизни в результате,

что деньги истинно мои –

лишь те, что я уже потратил.

* * *

Во мне росло и ширилось горение,

уже пылала вся моя натура…

Но я не сочинил стихотворение,

поскольку то была температура.

* * *

Прильнув душой к семейной миске,

теряешь удаль и замашки:

увы, любовь к родным и близким –

сестра смирительной рубашки.

* * *

Не знаю жизни бесшабашней,

чем та, которой жили мы,

сам воздух тот, уже вчерашний,

сочился запахом тюрьмы.

* * *

Достойно жили мы навряд ли,

и мы чисты душой едва ли –

мы слишком часто разной падле

учтиво руку подавали.

* * *

Везде высоколобые кретины,

сутулые от умственного блядства,

настойчиво рисуют нам картины

целительного равенства и братства.

* * *

С различными людьми бывал я дружен

и мнения придерживаюсь личного:

способное говно хотя не хуже,

однако же зловоннее обычного.

* * *

В наши старческие годы

каждый день и каждый час

мы зависим от погоды –

на дворе и лично в нас.

* * *

Писатель я второстепенный,

и крайне прост мой тихий путь;

я не стремлюсь волною пенной

плеснуться в душу чью-нибудь.

* * *

На старости приятно похвалиться,

надеясь на взаимопонимание,

как некие значительные лица

являли нам завидное внимание.

* * *

Россия стала явственно бедней –

об этом не ведутся даже споры –

с тех пор, когда бесчисленный еврей

покинул её вязкие просторы.

* * *

Замечательно светятся лица,

и шуршит оживлённостью слитной

пузырение личных амбиций

на престижной тусовке элитной.

* * *

В дому, где веет дух сердечности,

сидится легче и светлей,

а за дыхание беспечности –

спасибо комнате моей.

* * *

Пришла стишкам пора молчания,

замкнулся звуков перелив,

а мир без этого журчания

угрюмо сер и сиротлив.

* * *

Много их повсюду в наши дни –

что ума, что духа исполины,

и такое делают они –

их, боюсь, лепили не из глины.

* * *

Творец ко мне, похоже, благосклонен –

двух родин я богат расположением:

с Израилем я кровью узаконен,

с Россией – языком и унижением.

* * *

Вода забвения заплещется,

душа смешается с туманом,

но долго буду я мерещиться

неопалимым графоманам.

* * *

Многие слова давно убиты

сволочью, скрывавшейся за ними,

но и в мёртвом виде ядовиты

каждому, кто пользуется ими.

* * *

Подвержен я забавной порче –

наверно, духом я нищаю:

я разбираюсь в людях зорче,

но всех и всё легко прощаю.

* * *

Безжалостно правдива эта сказка,

лишённая счастливого конца:

срастается с лицом любая маска,

а вскоре уже нет под ней лица.

* * *

Поставить хорошо бы кинокамеру,

снимающую фильмы про итоги, –

как мы усердно движемся к Альцхаймеру,

но хвори ловят нас на полдороге.

* * *

Легко придя на самый край

и на краю живя легко,

шепчу душе: «Ведь вот же рай,

зачем лететь так далеко?»

* * *

Лишь начал я писать в ту пору

и благодарно помню зло:

когда мне власть вонзила шпору,

меня как ветром понесло.

* * *

Свои проблемы сам я разрешал,

и помнится – ничуть не покаянно, –

ошибок я не много совершал,

я просто повторял их постоянно.

* * *

А бывает – ни с того ни с сего,

и у душ бывает так, и у тел, –

что ужасно вдруг охота того,

чего вовсе никогда не хотел.

* * *

По жизни было множество историй,

равно к добру причастных и ко злу,

но память – обветшавший крематорий –

хранит уже лишь пепел и золу.

* * *

Через любые достижения

ползёт, подобно радиации,

тончайший запах разложения

сложившейся цивилизации.

* * *

Венец творенья, царь природы,

дитя, однако, по уму,

в пылу сегодняшней свободы

опасен царству своему.

* * *

Мусульманство, неспешно и скрытно

обернувшись ползучим явлением,

облепляет наш мир паразитно –

постепенным его заселением.

* * *

Нет, я смотрю на мир не пьяно,

однако выпив основательно,

и долгой жизни фортепьяно

во мне играет сострадательно.

* * *

Слова скучают беспризорные,

мечтая слипнуться, прижаться,

и в тексты самые позорные

они с готовностью ложатся.

* * *

Публицистический задор

меня, по счастью, не колышет,

я горожу свой личный вздор,

и плачет Муза, если слышит.

* * *

Я кое-как, почти и вроде бы

созрел до взрослости рассудочной,

и дивный Божий дар юродивый