Восьмой поверенный

Сухощавый высокий тип с глубокими морщинами на лице стоял, прислонившись к посудомоечной машине, и смотрел на него с некоторым сожалением, протягивая длинный конверт с логотипом партии.

— Это вам. От шефа.

«Сиди где сидишь и не рыпайся. Жди моих дальнейших указаний. Теперь верни эту бумажку Звонко», — говорилось в письме, написанном, без сомнения, почерком премьера. Как завороженный, Синиша отдал его сухощавому, ожидавшему с зажигалкой наготове. Тот неподвижно держал горящий лист в руках до тех пор, пока пламя не коснулось его пальцев. Обжегшись, он уронил клочок бумаги в раковину и смыл его мощной струей воды.

— Господин Месняк, если вам что-то понадобится, я к вашим услугам, — процедил Звонко, изображая любезность.

— Так, и кто я теперь? Заложник или какого хрена?! — закричал Синиша с вызовом.

— Нет. Но если вы этого хотите — я с радостью исполню ваше желание.

Синиша быстро понял, что кричать не стоит.

— Мне нужна тетрадь и три тонких фломастера. Красный, синий и черный.

— Все это уже в вашей тумбочке. Я еще положил зеленый.

— Спасибо, — буркнул Синиша и пошел обратно в комнату. Вдруг он остановился и обернулся со злорадной ухмылкой:

— Еще хочу чевапчичи от Рахмана из Подсуседа.

— Большие? Маленькие? — отреагировал Звонко, словно он всю жизнь только и делал, что жарил чевапчичи.

— Это самое… Большие, двойную порцию…

— Лук надо? Айвар?

Если бы тем утром кому-нибудь пришло в голову поискать самого опустошенного человека на свете, он бы нашел его где-то в Дубраве стоящим перед раскладным креслом, с которого в этот самый момент поднималась сонная молодая девушка в помятой одежде. Освободив кончик волос из уголка губ, она спросила:

— Ты в порядке?

* * *

Коридор, белая дверь и лавка вдоль стены. Белая дверь. В юношеские годы, когда Синиша увлекался театром и поэзией, даже сам писал стихи, белая дверь в конце коридора была одним из самых частых мотивов в его творчестве. Белая дверь, закрывающая от мира, белая дверь, за которой скрываются верные и ошибочные диагнозы, приговоры, интриги, допросы…

Новая записка от премьера пришла только в пятницу утром:

«Завтра, полдень, штаб-квартира. Отдай бумажку Звонко».

Перед этой белой дверью в этом самом коридоре он сидел сотни раз, но такой страх, такую чудовищную неуверенность в себе он ощущал впервые. Было ясно, что именно он, не желая того, стал виновником поражения партии на столичных выборах. Всю неделю Синиша не получал никакой внятной информации, кроме газетных и телевизионных новостей, в которых вряд ли сообщали правду. По крайней мере все те новости, что он когда-либо до этого читал или смотрел, содержали в себе изрядную долю вранья. Он не имел ни малейшего представления о том, что знает премьер, что он об этом думает и что собирается делать. Синиша ежеминутно вытирал потные ладони о подлокотники кресла.

Премьер принял его в своем кабинете на удивление радушно, что не сулило ничего хорошего. Он встал из-за стола, протянул Синише руку и заключил его в свои объятия.

— Ну ты как, едрить твою налево? Как эти скоты сумели тебе так поднасрать? Тебе поднасрать?

— Шеф, я… — все еще заключенный в объятиях премьера Синиша попытался перейти к заготовленным оправданиям.

— Забей, забей… Сядь, выпьешь что-нибудь? Выпьешь что-нибудь?

У премьера имелся странный речевой тик: почти после каждой фразы он повторял два-три последних слова из нее. Заняв пост председателя правительства, он нанял пресс-секретаря, молодого человека, которому Синиша намекнул, чтобы тот потихоньку, крайне деликатно обратил внимание шефа на этот нюанс, моментально ставший мишенью для всех сатириков в стране. Бедное дитя, совсем зеленый выпускник факультета PR в Лунде, через месяц был уволен и отправлен обратно к папаше в Швецию. В Швецию.

— Нет-нет, спасибо, я только хотел сказать, что… — Синиша вновь попытался поскорее перейти к сути.

— Да перестань, не надо… — остановил его утешительно премьер, заправляя в брюки футболку-поло, вероятно только что купленную для какой-нибудь уикенд-фотосессии.

— Я все знаю, мне все ясно. Мы работаем над твоей историей целую неделю и уже вычислили двоих или троих, замешанных в этой подставе. В этой подставе. Банда действует одновременно с нами, все это время: как будто едет по параллельным рельсам. Понимаешь, я в этой профессии, можно сказать, с пеленок, поэтому корю себя за то, что не предостерег тебя. Есть — только дома, пить — только дома, а на публике — лишь целомудренный глоток, даже если это вода из водопровода, который ты только что сам торжественно открыл! Сам открыл.

— Шеф, там была только минералка, в большом стакане…

— Знаю, с кучей льда и тремя дольками лимона. Чтобы ты не почувствовал странный вкус, пока не выпьешь хотя бы половину. Мы все расследовали и все выяснили, можешь мне ничего не рассказывать. Ничего не рассказывать. Кстати, официантку изображала та же девка, которую тебе потом закинули на заднее сиденье, полуголую и укуренную в хлам. Все было просчитано до мелочей, мы в последний момент успели помешать нашей банде депортировать ее в Белоруссию на следующий же день. На следующий день.