Восьмой поверенный

Тихий галдеж собравшегося перед Зоадругой общества никак не мешал Синише: он его просто не слышал. Кабинетом ему служила учительская в противоположном конце здания, окна ее выходили на кладбище и виноградники. О том, что снаружи есть жизнь, Синише время от времени напоминали небольшие стада овец и коза, которая, ведомая какой-нибудь бабушкой, а то и сама по себе, проходила по тропинке через виноградник или пробиралась между крестами, после чего исчезала за холмом, уходя вглубь острова. Вечером он наблюдал, как она возвращается. Все остальные помещения на этаже были закрыты, на одной из дверей висело аж два замка. «Система двойной изоляции» — именно так в одной из заметок Синиша описал свое положение: на острове он не только оказался изолирован от остального мира, но и сами местные жители изолировали его от себя, поместив в эту часть здания. В долгие пустые часы ожидания, что кто-нибудь все же вступит в одну из двух партий, сменившегося позже надеждой на то, что будет создан второй независимый список, поверенный поначалу развлекал себя написанием заметок о своей работе, потом стал играть на ноутбуке, иногда просто смотрел в окно, пока наконец не начал записывать третичские истории и собственные впечатления. Помимо незаконченной «Бонино и Тонкицы» он до этого написал еще одну, тоже незаконченную, заметку «Гуманитарная мафия»: об итальянцах, которые по пятницам привозят сюда провиант по заказу местных иногда на одном, а чаще на двух глиссерах. Он подробно описал их внешность и поведение, но еще лучше, в красках, — их отношения с хорватской береговой охраной, которая с ними тоже по-своему торговала. Полицейские пропускали небольшие партии контрабанды на мирный Третич в обмен на сведения о криминальных рыбах покрупнее, а также о браконьерах в хорватских водах. Да, отличный получился рассказ. Синише захотелось перечитать его и написать достойный финал, но тут раздался хорошо знакомый стук в дверь: тук! тук-тук!

— Входи, Тонино, — произнес он усталым голосом.

— Повери, у меня две новости. Как это обычно говорят, хорошая и плохая, — выпалил Тонино, даже не поздоровавшись.

— Да? — равнодушно ответил Синиша, не отрываясь от компьютера.

— С какой начать? — продолжал Тонино в восторге оттого, что ему впервые в жизни подвернулся случай поучаствовать в этом анекдотическом диалоге.

— Ну, давай сначала хорошую, хотя я понятия не имею, что здесь может…

— У нас есть второй список! — воскликнул, сияя, Тонино.

— Да ладно! Серьезно?! — обрадовался поверенный и наконец повернулся лицом к своему ближайшему соратнику. — Второй список? Второй список независимых кандидатов для проведения выборов?

— Точно!

— Ё-моё, это же офигенно! А чей? От кого, кто его подал?

— Селим Ферхатович, — все так же радостно отвечал Тонино. Синиша вдруг весь обмяк.

— Тонино… Дорогой мой переводчик… Я бы даже сказал, господин государственный переводчик… Ты что, тоже взялся меня подкалывать? А? Какой, блин, еще Сезим? Ахалай-махалай, сезам, откройся!?

— Не Сезим, а Селим. Селим Ферхатович. Пришлый. Вообще, он босниец, а к нам попал год тому назад. Первое время случались недоразумения, но он быстро освоился.

Поверенный выпрямился в кресле и уставился на трещину, зиявшую в стене чуть пониже подоконника. Оба молчали с полминуты.

— Ладно, — произнес наконец поверенный, а оставшийся ни с чем «Настоящий Синиша» смиренно прошмыгнул мимо Тонино и нырнул под дверь. — Этот Ферхатович, я так подозреваю, и есть плохая новость? Или есть что-то еще хуже?

— К сожалению, есть. Он сказал, что выставит свой список только в том случае, если ему разрешат объединиться в предвыборную коалицию с TIIL Бартула.

— Повтори-ка еще разок, Тонино…

— Хм-м, я говорю, что Ферхатович не станет выставлять свой список, если ему не будет позволено объединиться с его единственным противником еще до выборов.

Синиша уже сбился со счета, сколько раз за эти полтора месяца он думал, как хорошо было бы сбежать с Третича, послать все к черту и вернуться к привычной загребской жизни. Но каждый раз он возвращался к тому, что ни о какой привычной жизни в таком случае не могло быть и речи. Он потеряет остатки своего авторитета в партии, а шеф в лучшем случае задвинет его в самый темный угол — и тогда все эти пятьдесят дней здесь насмарку… Перейти в другую партию, к союзникам или конкурентам, тоже представлялось сомнительным предприятием: даже если бы его кто-нибудь взял, закрыв глаза на эту злосчастную аферу, то на какую должность? Уж точно не для чего-то ответственного или хотя бы номинально важного… Что бы он ни сделал и куда бы ни сбежал, это только усугубит ситуацию. Так что…

— О’кей. Скажи, пожалуйста, какую игру затевает этот твой Али-Баба из Боснии? — спросил он после долгого молчания.

— Ох, я бы и сам хотел это знать. До сих пор он сидел тихо. К нам он прибыл сразу после окончания мандата твоего предшественника, седьмого повери, и… Погоди, сразу после или незадолго до… Хм-м…