Восьмой поверенный

— Господин Смеральдич, я с самого начала догадывался, но теперь уверился в этом окончательно, — произнес он абсолютно спокойным тоном, глядя сквозь стекла склеенных очков прямо в глаза старому садисту. «Настоящий Синиша» на мгновение показался из-за своего пригорка, но в ту же секунду испуганно скрылся. — Вы монстр. Вы бесчувственный мучитель, который бы с радостью извел все, что ходит, плавает и летает. Вы целенаправленно терроризируете даже своего единственного сына, а он лучший человек, которого я когда-либо встречал. Вы можете ходить, господин Смеральдич, давайте не будем друг друга обманывать, по крайней мере в силах дойти до туалета. Но вы сидите в этом кресле и молчите, и срете, и писаете под себя только для того, чтобы наслаждаться муками единственного на свете человека, который все еще хочет иметь с вами дело. Я не знаю, почему вас избегает весь Третич, но я это выясню, и я уверен, что это лишь подтвердит мои слова. Я хочу сказать вам две вещи: первое — как только у меня появится такая возможность, я съеду из этого дома, потому что я больше не хочу вас видеть. И второе — как только у меня появится такая возможность, я добьюсь вашей госпитализации. В каталке или без нее.

Он встал, положил зажигалку обратно на пол — туда, где она лежала до этого — и вышел из кухни под испепеляющим взглядом старого Смеральдича. За домом, во дворе, сидел Тонино на сбитой наскоро лавочке и гладил лежащего у него на коленях белоснежного ягненка.

— Там, внутри, ты разыграл свой спектакль до конца, не так ли?

— Вышло не совсем так, как я задумывал, но в принципе да. До конца.

— С этого момента все будет по-другому, ты это понимаешь?

— Понимаю, понимаю. Может быть, даже лучше тебя. Пойдем завтра утром опять к Домагою? Смотреть на Тристана и Изольду?

Стояла первая безветренная ночь. Буря и южный ветер постоянно чередовались на протяжении последних нескольких недель, часто сменяя друг друга в течение дня. В последний день зимы на Третич обрушился, пусть и с небольшим опозданием, обычный для этого времени года «зимский горбинол» — сильнейший юго-западный ветер, который на несколько часов превратил Пиорвый Мур в адские врата, через которые море перебрасывало в неглубокую третичскую бухту волны двухметровой высоты. Потом все стихло. В первую полночь весны, в атмосфере тишины и покоя, которая, как змей-искуситель, просачивалась даже через закрытые окна, Зехра первый раз испытала с Синишей оргазм. Впервые — с ним и шестой раз в своей жизни.

— Я ж те говорила! А? Чист по Ленину: работать, работать и еще раз работать! Качество приходит с количеством.

Синиша с удовольствием давал ей возможность поважничать, побыть надменной, насладиться ролью великой учительницы. Он знал, что через пятнадцать-двадцать минут истинное положение дел все равно всплывет на поверхность, а ее юношеская бравада сменится нежной благодарностью.

— Коть, чего молчишь? Скажи чё-нить…

Синиша еще немного помолчал, а потом вдруг расхохотался. Ему захотелось сказать ей, какой у нее красивый потолок, и за одну секунду в его голове промелькнули все события последних шести месяцев, день за днем, и он не смог удержаться от смеха.

— Тебе ж ведь тоже приятно, правд? — спросила она с опаской, обнимая его сбоку руками и ногами.

— Приятно, да, правда… Ты слышала теорию, что человек лучше всего себя чувствует в то время года и в то время дня, когда он родился? Я родился через несколько минут после полуночи в конце весны, так что кто знает: вчера началась весна, может быть, наш успех с этим как-то связан, а?

— Откуд я знаю, наверн, но я думаю, что ты б это осилил и посредь зимы, ровно в полдень, если б раньше сюда приехл.

— Да… У тебя тут нет сигарет? Я свои оставил на столике.

— Я те принесу.

Зехра спрыгнула с кровати и натянула большой джемпер Синиши.

— Хошь еще пива?

— Можно одно, только не очень холодное.

— Хорошо, котик.