Восьмой поверенный

— Сущай сюда. Я не пидорас. Нет, конеш, я был им по отнощению к некторым людям — с кем не бывайт — но я не пидорас в том самом смысле. На хрен мине твой хрен и анус, еси грить дипломатично. Я просто хтель с тобой потусить. Бедняга я, бедняга ты, ну и вот… Мы с тобой тут против своей воли, оба не дебилы — даж я — мног видели, есь о чем поболтать. Я так прикинуль, а ты сраз — Селим пидорас! Сам ты пидорас, все вы, загребчане, такие, имель я вас в зад!

— Ой, вы посмотрите на него, не надо мне тут теперь обижаться. Я отреагировал как любой нормальный человек. Ну, совершеннолетний. Что бы ты подумал, если бы я предложил тебе провести новогоднюю ночь при свечах, под кассеты с порно, на острове, где нет ни одной нормальной женщины? Я приду, конечно, но я просто хочу, чтобы нам обоим было комфортно.

— О’кей, принимается. Мож зайдещь сегодня вечером? Мне не хватайт людей, понимаещь, компании не хватайт. Блин, да мине ли тебе рассказывать?

Синиша смерил его оценивающим взглядом. Селим был явно сильнее его. На несколько лет старше, но сильнее. К тому же способен целый вечер рассказывать свои безумные истории. Возможно, все-таки гей. На другой чаше весов была рутина: еще один вечер с несчастным, помпезным Тонино и его кретинским отцом, потом глядение в экран компьютера, будничный, чисто механический онанизм в ночной горшок (новый оказался еще более старым и вытертым по краям, чем прежний) и провал в сон до следующего дня, который не принесет ничего нового, ничего отличного от сегодняшнего.

— Ладно, приду. Во сколько?

— Буйрум^[12], когда хошь.

— Давай часов в шесть? Но у меня есть условие: только пиво, никакой сливовицы. Договорились?

— Вырубила тя в прошлый раз, а, хаджи? Скажи? Да-а, я как-т раз Харрисона Форда напоил, когда он был в Варшаве, о-ё-ёй, эт надо было видеть…

* * *

К шести он не успел, а пришел только после девяти. Утром, когда они договаривались, он совсем забыл о Наталине.

* * *

С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Наталина

В те времена, когда Церковь еще не бросила на произвол судьбы эту «каменну лакриму», в те времена, когда на Третиче был свой приходской священник, Наталины еще не было, по крайней мере в таком виде. За последние два десятилетия (приблизительно) островитяне, возвращавшиеся из Австралии, завели новый обычай: вечером в канун Рождества каждый житель приходит к «своей» церкви — урожденные Квасиножичи к Супольо, урожденные Смеральдичи к Сешеви — и устраивают своеобразное соревнование по пению главным образом непонятных рождественских колядок. Первыми начинают те, кто проиграл в прошлом году, а побеждает та команда, которая вспомнит на одну песню больше, чем соперники. Ограничение по времени — десять секунд. Пока те, кто на очереди, вспоминают песню, только что спевшие начинают громко считать через весь Пьоц: «Диесе, диеве, вуосе…» Засчитываются и «чужие» песни: которые поют на других островах и материке, на литературном хорватском и всевозможных диалектах, а также на итальянском и английском. Все, кроме двух однозначно автохтонных песен со Вторича.

Завтра будет канун Рождества. Вертел я на ёлке эти их рождественские песенки, но само действо мне определенно стоит увидеть. И услышать. Может быть, здесь скрыто яблоко раздора, может, найдется какой-то повод разделить их на партии. «Разве вы хотите, чтобы это повторилось на следующее Рождество?» Что-нибудь в таком духе.

* * *

— Ты гиде, блин, пропаль? Я уж думаль, ты совсем не придещь!

— Извини, — ответил Синиша Селиму. — Правда…

Как ему объяснить, что он, очарованный пением третичан, задержался на Пьоце на целый час дольше, чем планировал? Как ему сказать (да и зачем), что на Наталине им овладело какое-то странное умиление, чувство, что именно сюда, на этот сраный остров престарелых, стоит приехать и умереть на нем, когда придет время; чувство безграничного облегчения, но в то же время — чувство жуткое, отталкивающее? Зачем Селиму знать, как он в какой-то момент, желая вобрать в себя всю полноту звука, прочувствовать его как можно глубже, сел посреди Пьоца, словно буддист, и задрожал от прилива адреналина, когда Смеральдичи (за которых он из-за Тонино в какой-то степени болел) справа от него, в промежутке между «сиемь» и «шиесь» Квасиножичей замяукали «То иде не кроаль, к ноам прихуоди Джезукрис»? Объяснять все это сейчас у него не было ни сил, ни желания. Он вернулся к этой теме лишь несколько часов спустя, когда, устав слушать бесконечный поток Селимовых выдумок, попросил его все-таки достать сливовицу, Харрисон Форд бы ее побрал.

— Ага-а, и кто победиль в этом году?