Воспитание чувств: бета версия

Алиса закричала: «Папочка, не надо! Остановите его!» Но как мы могли его остановить?

Роман забрал у Алисы ключи от машины. Откуда он знал, что ключи были под Алисиной подушкой для ноги?

Алиса начала плакать. Роман ушел с гостями и Жанной.

Энен не ушла. Она играла со Скотиной в волшебника, потом читала ему стихи. Стихи были странные.

Гахи глели на меня
сынды плавали во мне
где ты мама, мама Няма
мама дома мамамед!
Во болото во овраг
во летает тетервак
тертый тетер на току
твердый пламень едоку.
Твердый пламень едока
ложки вилки. Рот развей.

Скотина бегал и кричал: «Мама-няма-мамамед, мама-няма-мамамед!»

Странные стихи, но почему-то запоминаются. Энен сказала, это Хармс. Потом сказала:

– Когда-то давно я знала одну поэтессу, которая дружила с женой Хармса… Я всех знала! Еще я знала женщину, которая была влюблена в Мандельштама. Когда ее вызвали в Большой дом, она подписала какую-то придуманную чушь на Мандельштама… По глупости подписала, думала, что такую чушь можно подписать… Это было еще не самое страшное время, конец двадцатых годов… Она потом всю жизнь страдала, винила себя – по-моему, напрасно: эта ее бумажка не сыграла никакой роли в его судьбе… Она была очень красивая. …Кстати, она прожила очень достойную жизнь, в блокаду многим помогала… Сейчас мода на разоблачения, то одного разоблачат, то другого… Но нужно ли сейчас знать, что сделал кто-то, не важный для истории, обычная очень красивая женщина? Разоблачать сейчас, из других обстоятельств, рассуждать из другого времени – ах, какая она предательница! Мне не нравится судить людей. Мне больше нравится уважать людей, восхищаться ими, чем обвинять в малодушии, – чего и вам желаю. Тем более обвинять в том, что было давно, – ведь это было давно… а теперь, через столько лет, ты и сам уже не тот…

У Энен в голове запутанный клубок. Записал, но не знаю, зачем мне все это? При чем тут я?

– Я бы не предала любимого человека, хоть бы меня резали, – возмутилась Алиса.

Энен легко улыбнулась, пожала плечами:

– Но тебя же еще никогда не резали, так что ты не знаешь, не можешь быть уверена…

– Нет, я знаю, нет, я уверена.

– Ну, нет так нет.

– А что вы так волнуетесь?

– Я?.. Я, как любой человек, иногда вела себя хорошо, иногда нет, но ведь исправить уже ничего нельзя, мои нехорошие поступки уже встали в цепочку, стали причинами других поступков, плохих и хороших. Я не волнуюсь, нет.

Разве плохой поступок может стать причиной хорошего? Непонятно.

Потом Энен ушла. Перед уходом погладила Скотину по голове. Сказала: «Малыш, люди выживают даже в лесу, благодаря уму и отваге». Она имела в виду, что тут, на Фонтанке, лес?

Алисе она ничего не сказала. А что говорить, если все ясно: Роман уехал на машине пьяный и с пистолетом.

Я остался ночевать на работе.

Утром кто-то позвонил и сказал: «Можете его забрать, ментовка на Лиговке, у Московского вокзала, нужно принести его паспорт».

Ну, я пошел и забрал его. Я еще никогда не был в милиции.

В милиции было обычно: вошел, там комната, в комнате прилавок, за который нельзя заходить, за прилавком сидит рыжий милиционер. Я сказал: «Я за Романом Алексеевичем». Сказали ждать. Через пять минут вышел Роман. Веселый, злой. Сказал: «А-а, Петр Ильич, это ты…», а милиционеру: «Ну, мент поганый…» Тот дернулся, но Роман сказал ему: «Спокойно, рыжий, за все заплачено». И мы пошли домой.

Роман рассказал, что произошло. Они поехали по Невскому, совсем немного проехали, от Фонтанки до Садовой. На светофоре к ним подъехала машина ГАИ. Роман высунул из окна руку с пистолетом и стал орать: «Менты поганые!» Их забрали. Повезло, что стрелять не стали. Хорошо, что пистолет был не заряжен.

– А если бы был заряжен?

– Тогда бы так легко не откупился. Было бы дороже. …Слушай, ты вот думаешь про Жанну… А ты не думай.

Откуда Роман знает, о чем я думаю?

– Ты же не дурак, не ребенок, чтобы думать о ней, распускать сопли – ах, ах… Все существует для чего-то. Ну, ты что-то ешь, что-то пьешь… используешь по назначению.

На Фонтанке у нашего дома нашли кавказца. Он подошел к нам и посмотрел, и Роман сказал: «Ладно, пошли с нами». Не каждый человек взял бы чужого огромного кавказца домой.

Роман сказал, что кавказец породистый и молодой, не больше года. Кавказские овчарки огромные! Ничего себе, этому не больше года, а такой огромный! А какой красивый! Рыжий, местами черный.

Роман назвал его Мент. Сказал, что у него все время перед глазами рыжий мент с Лиговки, потому что он еще не протрезвел. И собака поэтому будет Мент.

Это все.

Я стараюсь не думать о Жанне. Я не хочу быть дураком и ребенком. Я думаю о Романе. Он мог бы просто встречаться с ней как с проституткой, а ходить с ней в гости, в рестораны – зачем? Ему смешно, что он повсюду с проституткой? Или ему смешно, что он всех обманывает? Он делает это, чтобы думать, что все дураки?

Присел