Воспитание воли

2. К сожалению, время произвольной деятельности очень коротко; притом большая часть нашего существования поглощается физиологическими нуждами и общественными отношениями. До пяти, шести лет ребенок живет жизнью животного. Он спит, ест, играет, и в этом заключается вся его жизнь. В этом возрасте ему дай Бог только успеть разобраться в хаосе осаждающих его сознание внешних впечатлений: внешний мир его ошеломляет; о том, чтобы господствовать над ним, не может быть и речи. До восемнадцати лет человек слишком занят изучением того, что говорили и думали другие, чтобы думать самостоятельно. Казалось бы, что, покончив с этим второстепенным, вспомогательным делом и закалив свои умственные способности многолетним бескорыстным общением с наукой, он мог бы наконец принадлежать себе, мог бы обратиться к изучению своего «я» и к наблюдению новой общественной среды, в которую он попадает. Но, к несчастью, даже в том случае, когда юноша достаточно знаком с окружающим его миром, ясность его взгляда внезапно затемняется, туманное облако встает между его наблюдательностью и его собственной личностью, с одной стороны, и с другой — между его критическим чутьем и окружающей общественной средой. Туманные мечты теснятся ему в душу, высокие бесцельные порывы наполняют его ум. Причина этого явления самая простая: в организме юноши совершается переворот; наступает возмужалость. И вот в том возрасте, когда, казалось бы, человеку так легко стать господином своего «я», он становится рабом своих страстей. Горе тому, кто, как это постоянно случается со студентами во всех университетских городах Европы и Америки, очутится один на полной свободе, без поддержки, без руководителя, лишенный всякой возможности рассеять плотную атмосферу обманчивых иллюзий, которая его душит. Превратившись в студента, молодой человек словно угорает: он не в состоянии руководить собой и поневоле подчиняется предвзятым мнениям, которые слышит кругом. Кто из нас — взрослых, созревших людей, — возвращаясь мысленно к этой поре своей жизни, не посылал проклятий той безрассудной непредусмотрительности, с какою общество бросает юношу по выходе из лицея или гимназии одного в большой город, без нравственной поддержки, без руководящих принципов, если не считать такими принципами бессмысленных ходячих формул, в которых расписывается блестящими красками все то, что в сущности есть лишь звериная жизнь? Как это ни странно, но даже у отца семейства не редкость встретить что-то вроде предубеждения против трудящихся, скромных студентов, — вот до какой степени сильно влияние ходячих идей!

Прибавьте к этому, что в своем одиночестве молодой человек не умеет даже работать: у него нет системы в труде — ему ее не дали, — системы, которая была бы приспособлена к его силам и складу ума. Поэтому студенческие годы, — годы, которые уходят на высшее образование, для дела нравственного самоосвобождения обыкновенно пропадают. А между тем это хорошие годы, когда жизнь бьет ключом. Студент принадлежит себе почти безусловно. Бесчисленные тяготы жизни почти не давят его плеч. Он еще не носит ошейника профессии, ремесла. Нет у него и забот, которые приходят с семьей. Время принадлежит ему вполне и безраздельно. Но к чему служит эта внешняя свобода для того, кто не властен над собой? «Ты повелеваешь здесь всем — могли бы мы ему сказать — только не собой»⁶, и, поэтому, его дни слишком часто проходят бесплодно. Притом, даже при такой полной свободе, много времени поглощают роковые житейские нужды. Встать с постели, одеться — на это надо положить полчаса; хождение в университет и обратно, в ресторан и обратно, обед, пищеварение, несовместимое с умственным трудом, посещение знакомых, писание писем, непредвиденные помехи, необходимый моцион, недомогание, болезни, — все эти настоятельные надобности, с прибавкой восьмичасового сна, необходимого для человека, который работает, отнимают около шестнадцати часов в сутки. Нетрудно подвести итог. Позднее ко всем этим надобностям прибавятся еще обязанности профессии или службы, и тогда —даже урезав до последней возможности время обеда и прогулки — хорошо, если останется каких-нибудь пять часов в день, которыми человек может вполне располагать для любимого труда и спокойного размышления. С другой стороны, если из общей суммы работы вычесть время, которое уходит на справки в книгах, на переписку и вообще на самый процесс письма, и даже те секунды, когда мы дышим и когда никакое усилие невозможно, — нас удивит, как мало останется у нас времени на усилие мысли. Если вдуматься поглубже, нельзя не возмущаться лживостью всех этих биографий, способных только отнять у молодежи последнюю бодрость, — биографий, в которых нам описывают ученых и политических деятелей, работающих по пятнадцать часов ежедневно.