Воспитанник Шао.Том 2.Книга судьбы

— Да. И в Гонконге, господа, саблями ничего не сделаешь. Там нужны автоматы, информация, своя полиция.

— Мы найдем автоматы.

— Мы скоро вернемся в Китай. И, если вы имеете время, мы сможем вместе наказать членов "Черного Дракона". Мы сами были долго в неведении судьбы нашего брата, каким образом он погиб.

— Мы согласны. Где мы можем встретиться?

— Думаю, Тайбэй не вызовет у вас подозрений относительно нас.

— Нам хватит одного слова Большого Чемпиона.

— Спасибо, господа. Через три месяца устроит вас.

— Вполне. Это значит первого августа. В каком месте?

— Мы прибудем в английское консульство в Тайбэе.

— Будем ждать вас, господа.

Японцы еще раз поклонились. На что и монахи вежливо отвесили поклон. Родовые самураи с достоинством старых уважаемых воинов развернулись и степенно потопали в обратном направлении.

Глава восьмая

Вечером, ближе к двадцати часам, Рус зашел в ресторан. Заказал салат и апельсиновый сок. Столик, за который он присел, был расположен у дальнего угла, и зал с этого места просматривался полностью. Монах потихоньку приглядывался к посетителям, стараясь определить из массы отдыхающих, напряженных, настороженных или слишком хамоватых пассажиров. Этот ресторан был дорогой, элитный. Зная приверженность всякой мелкой сволочи шиковать на командировочные, здесь, когда они под хмельным бодуном, легче их было вычислить. Месье Боднар, конечно, ценной информацией сделал полезное дело: но и открывать ему свои планы поэтапной нейтрализации противника еще пока было неразумно. Логика подсказывала, что прекрасная информированность француза исходила не только от мистера Маккинроя, но и от того, что месье сам мог иметь какое-то касательство к этим «эскадронам». И в этом случае можно было трояко подходить к французу: доверять, не доверять, использовать в той степени, пока от него исходит полезная информация. Если месье на стороне мистера Маккинроя, а в это можно верить, хотя не исключено, что и здесь торчит костлявая рука Динстона, то… Рус уже запутался в количестве участвующих лиц, и ему снова приходилось вспоминать: кто за кого, какую роль, где и с кем. Короче, — продолжал не торопясь размышлять монах, заказав еще сока и чего-нибудь легкого поесть, — гибель части людей должна вызвать большой переполох в одной бригаде и в другой. Если месье на стороне одной из них, то он в любом случае, нехотя, но раскроется. Но и здесь, в любом случае, он будет подозревать монаха. В пределах суток-других время есть. Ведь тех людей нет. Просто нет. Где они? Смыло за борт? В ближайшее время никто не ответит. Никаких концов. Француз может раскрыть себя даже в разговоре, в искренности своего взгляда. Но сейчас Рус уже подумывал: раз противников столько много на корабле, есть возможность натравить их друг на друга. Полицейских осталось девять человек, и если каким-то образом им станет известно, что их коллеги погибли от рук некоей банды, нелегально присутствующей на корабле, то вполне возможна кровавая трагедия в стиле американских вестернов. Можно было в каюте полицейских оставить пистолет немцев, но это было бы слишком банально.

Их опытные командиры не поспешили бы торопиться в выводах. Размышляя, они построят много версий. Тем более, что им известно, что сам Рус где-то на корабле. Знают местонахождение раненого. Но из-за простоты слежения за одной фигурой оставили в покое другую. Третьи сутки и пока все до удивления тихо. Настороженно, но тихо.

Доносилась тихая приятная мелодия. Зал постепенно заполняло культурное, изысканное общество. Пассажиры мило ворковали за своими столиками. Запахи ароматнейших яств будили волчий аппетит.

Рус взялся за стакан. Его глаза, пространно глядящие вникуда, остановились на вульгарно-красивой молодой азиаточке с утонченными светскими манерами. Она позиционно скромно восседала напротив и еще скромнее смотрела перед монахом, притупив свой томный взор из-под длинных черных ресниц. А-ах… Ухоженное театральное личико с опущенными веками поразило Руса своим редким совершенством. Он ранее никогда не интересовался женщинами. Но, когда реальная явь приблизила особь поразительных линий на расстояние дыхания увидел одно из редких божественных совершенств, которое к тому же было умело подчеркнуто и усилено опытной рукой художника-косметолога. Такой эталон индивидуально выраженной красоты не мог не разбудить одинокую аскетическую натуру монаха.

От иногда вздрагивающих ресниц и скрытого взгляда в его сторону у монаха трепетным теплом забродило внутри. И, даже, захмелело. Где-то в неизвестных глубинах души разгорался родной огонек нежности и детства.