Воспитанник Шао. Том 4. Праведный Дух Абсолюта

— Хорошо, хоть по-доброму, не злобно обругал. Но ты больше слушай этого хитрого отщепенца Дэна, этого коротышку-буржуа. Капиталист самый настоящий. Это в наших-то партийных, сплочённых рядах. Куда партия катится? Все об американских деньгах мечтают. А наши деньги, что? Фантики? Страна превратится в придаток Америки. Китайцы в нуворишей и развратившихся буржуа. А враг тебе не только свою жену предложит, но и всё, что при нём имеется. Всё для победы над нами.

Мао помахал перед собой.

— Не гони тошнотворную истерику. Это бедные и слабые придаток Америки. Да и, по-моему, мнению тоже, Дэн — это собачья голова, рогатое чудовище. Но пора, давно пора, надо поднимать страну. За четверть века мы ненамного поднялись. Надо дать большую свободу и крестьянину, и рабочему, и учёному. Что тут думать, надо переворошить кадры, не надо расстрелов. В отставку тех, кто не справился с обязанностями.

— А Дэна?

— Надо подумать.

— Он по тебе памяти никакой не оставит, а я грандиозные митинги постоянно буду проводить.

— Это хорошо на словах и для самой идеи. Но, пока страна не поднимется на уровень развитой страны, народ будет плевать на мою могилу.

— У тебя будет не могила, мавзолей: лучший в мире.

— Не важно, как звать твоё собственное последнее пристанище, смысл то тот же.

— Куда прикажешь пристроить твоего племянника?

— Он не пропадёт. Но он любит давать советы. Быть советником в политике его хобби.

— Я его сделаю премьером.

— Зачем? Из-за спинки стула, его никто не увидит. Его место рядом со спинкой стула.

Мадам язвительно улыбнулась. Ярко накрашенные губы расширились в радостной догадке.

— Он хорошо с нами работал.

— Главное, верно. Никогда не предавал.

— Ещё бы, он ведь твой родственник.

— Иногда родня опаснее врага.

— А если его куратором поставить над всеми спецслужбами?

— Можно и это. Но понимаешь, его рост метр тридцать восемь. Как у Ежова, главного опричника при Сталине. Его не будут принимать в серьёз. Да, и ему скоро восемьдесят. В эти годы болезни валятся на тебя, как холера на средневековый город. Невидимым, тайным советником — это его амплуа, как говорят спортсмены на западе. Кто у них такие словечки придумывает? Вроде не понятно, но понимаемо. Слушай, ты играй умно и интересно с Дэном в политических противников, а я со стороны посмотрю. Так яснее видится. При тебе мощный государственный, пропагандистский аппарат. Работай.

— Мне нужны спецслужбы.

— Рановато. Пока я жив, они будут только мне подчиняться.

Холопы, как ты говоришь. Они тоже думать умеют. А злить их очень опасно. Все перевороты начинаются с личной охраны. Вбей себе это лично в голову, мадам жена.

— Особенно, твой личный телохранитель Ван Дунсин.

— И он тоже. Меня он полностью удовлетворяет.

— А генеральчик этот, маленький, Чу?

— Это моё доверенное лицо, друг, соратник с первых дней.

— И я друг, соратник.

— Правильно. Но ты жена. Ты, по определению, обязана быть верной спутницей и другом. Каждая жена должна быть верной спутницей политика. Это опасное сотрудничество для жизни и семьи женщины. Но, без этого никак.

— А другие твои жёны? Отрекись от них.

— Зачем бучу поднимать? Какое тебе дело до них? Никто уже и не помнит о них, а ты всё хочешь поднять на волны любопытства и сплетен для толпы. Тебе же тоже достанется порция гадости от народных острословов.

— Я не боюсь.

— Что? Головы будешь рубить?

— Не только.

— Дура. Народ не переживёшь, а хвост обломаешь.

— Надо войну делать.

— Ещё раз скажешь про войну, выгоню. Мы уже пробовали с Советами в шестьдесят девятом. Нет у нас боевой современной техники.

— В мирное время быдло нагло лезет в большие начальники.

— Пусть лезет. Я это вижу. Почему Дэн меня и не удовлетворяет. Тишит, но своё дело умело и постоянно тянет вперёд. Хитёр и коварен. Поэтому я ему, да и всем остальным, дал относительную свободу выговориться. Пусть откроются.

— Он митинги готовит устроить для поднятия своего личного престижа.

— Пусть. Тут я его и прижучу.

— Ты не боишься?

— Мне нечего бояться. И не мешай мне.

— Может, следует кого из его команды арестовать или ликвидировать?

— Мои люди об этом думают. Не мешай. Не лезь не в своё дело.

— А люди тебе преданы?

— Не тебе судить.

— Они боятся тебя и хотят, чтобы ты правил, потому что без тебя, перегрызутся друг с другом.

— Они и тебя уже все боятся.

— Не так.

Мао долго, с пренебрежением, смотрел на всё, никак не желавшую успокоиться, жену. Она это замечала, но его давно это уже не волновало.

— Что тебе надо? Что ты всё портишь? Я о тебе думаю, а ты приходишь, визжишь, как беременная; вопишь, как базарная баба, только мешаешь.

— Боюсь за будущее.

— Кому ты нужна?

— Мне столько зададут вопросов после твоей кончины, и не какие-нибудь всезнающие корреспонденты, а настырные следаки.

— Ах, вот ты о чём. Меняй тактику, успокойся: тебя забудут.

Мадам нервно всплеснула руками. Покривлялась перед зеркалом. Помахала кулачком в золотых кольцах на тонких пальцах. И, недовольная собой, снова с нотками истерики заговорила.

— Страшно. Поэтому я такая нервная.