Воспитательные моменты. Как любить ребенка. Оставьте меня детям (Педагогические записи)

77. Наблюдение за хороводом в саду как практическое упражнение для воспитателей: сколько подмечено моментов. Общее наблюдение (это трудно: за всеми детьми, принимающими участие в игре), индивидуальное (за одним, произвольно выбранным ребенком).

Инициатива, начало, расцвет и распад хоровода. Кто подает идею, организует, ведет? С чьим выходом из игры прекращается и сама игра? Кто из детей выбирает соседей, а кто берет за руки двух случайно оказавшихся рядом?

Кто охотно размыкает руки, чтобы дать место новым участникам, а кто возражает против этого? Кто часто меняет место, а кто все время остается на одном и том же?

Одни в перерывах терпеливо ждут, другие подгоняют: «Ну, скорее! Начинаем!» Одни стоят неподвижно, другие переступают с ноги на ногу, машут руками, громко смеются. Одни зевают, но не уходят, другие покидают игру: то ли их не интересует игра, то ли на что-то обиделись.

Кто-то настырно требует главной роли и не успокоится, пока ее не получит. Мать хочет включить в хоровод малыша. Один возражает: «Нет, он еще маленький!», другой отвечает: «Тебе что, жалко, что ли? Пусть стоит».

Если бы игрой руководил взрослый, он ввел бы очередность, поверхностно справедливое распределение ролей и, полагая, что он помогает, внес бы в игру принуждение.

Двое, почти все время одни и те же, бегают (кошка и мышка), играют (волчок), выбирают (садовник), остальные при этом, должно быть, скучают? Один глядит, другой слушает, третий поет шепотом, вполголоса, громко, четвертый вроде бы и хочет поучаствовать в игре, но колеблется, сердце у него колотится от волнения. А десятилетний заводила-психолог быстро оценивает ситуацию, овладевает ею, верховодит.

В любом коллективном действии, стало быть, и в игре, делая одно и то же, дети отличаются хотя бы в самой мелкой мелочи.

Давайте же вникнем, каков ребенок в жизни, среди людей, в действии, какова ему не тайная, а «рыночная» цена, что он впитывает, что способен выдать, как его оценивает окружение, какова его самостоятельность, сопротивляемость воздействию толпы.

Из задушевного разговора мы узнаем, о чем он мечтает, из наблюдения в коллективе – на что он реально способен; там узнаем, как он относится к людям, здесь – скрытые мотивы его отношения. Если мы видим ребенка только в одиночестве, мы узнаем его лишь с одной стороны.

Если дети его слушаются, то как он этого добился, как пользуется своим авторитетом; если же дети не слушают его, то нужен ли ему авторитет у детей, страдает ли, злится, или просто пассивно завидует, настаивает или уступает? Часто или редко спорит, чаще бывает прав или не прав, капризом или тщеславием руководствуется, тактично или грубо навязывает свою волю? Избегает ли заводил или же льнет к ним?

«Слушайте, давайте сделаем так… Подождите, так будет лучше!.. Я так не играю… Ну ладно, говори, как ты хочешь…»

Будучи ничем, мечтает стать всем

78. Что такое спокойные игры детей, как не разговор, обмен мыслями, чувствами, мечтами, воплощенными в драматургическую форму, сон о власти. Играя, дети высказывают свои настоящие взгляды, как автор по ходу действия романа развивает основную мысль. Поэтому здесь так часто можно заметить неосознанную сатиру на взрослых: когда они играют в школу, наносят визиты, принимают гостей, угощают кукол, покупают и продают, нанимают и увольняют служанок. Пассивные дети серьезно относятся к игре в школу, жаждут получить похвалу, активные берут на себя роль озорников, выходки которых частенько вызывают коллективный протест; не выдают ли они бессознательно свое истинное отношение к школе?

Не имея возможности выйти хотя бы в сад, ребенок тем охотнее путешествует по океанам и необитаемым островам; не имея хотя бы собаки, которая бы его слушалась, командует полком; будучи ничем, мечтает стать всем. Но разве только ребенок? Разве политические партии, по мере того как они приобретают влияние на общество, не меняют воздушные замки на черный хлеб реальных завоеваний?

Нам не нравятся некоторые детские игры, исследования и попытки. Ребенок ходит на четвереньках и лает, чтобы понять, как живется зверю; притворяется хромым, сгорбленным стариком, косит, заикается, шатается, как пьяный, подражает увиденному на улице сумасшедшему, ходит с закрытыми глазами (слепой), затыкает уши (глухой), ложится навзничь и задерживает дыхание (мертвый); смотрит через очки; затягивается папиросой; тайком накручивает часы; обрывает мухе крылья (как она будет без них летать?); магнитом поднимает стальное перо; разглядывает уши (какие там еще барабанные перепонки?), горло (где там миндалины?); предлагает девочке поиграть в доктора в надежде увидеть, как она устроена; бежит с увеличительным стеклом, чтобы что-нибудь поджечь от солнца; слушает, что шумит в морской раковине; ударяет кремнем о кремень.

Все, в чем он может убедиться, он хочет проверить, увидеть, узнать, и все равно столько всего остается, чему надо верить на слово.

Говорят, что Луна одна, а ее отовсюду видно.

– Слушай, я стану за забором, а ты стой в саду.

Закрыли калитку.

– Ну что, есть в саду Луна?