Воспламеняющая

Он еще не растолстел, но дело к этому шло. В Гастингс-Глене он встал на весы в ванной: сто шестьдесят два фунта. Теперь он весил около ста девяноста. Щеки округлились, наметился второй подбородок и, как говорил (с крайним презрением) его учитель физкультуры в старших классах, «мужские сиськи». Основательно вырос живот. Физическими упражнениями он не занимался – на такой дозе торазина у него даже подобного желания не возникало, – а кормили здесь отменно.

Набор веса совершенно не волновал Энди, когда он был под действием таблеток, а под действием таблеток он находился практически постоянно. Когда они собирались проводить очередную серию бесполезных тестов, ему восемнадцать часов не давали таблетки: врач проверял двигательные реакции, снимал ЭЭГ, чтобы убедиться, что мозг ничем не затуманен, после чего Энди приводили в испытательную камеру, маленькую белую комнату с перфорированными пробковыми панелями.

Начали они – еще в апреле – с добровольцев. Врачи говорили, что надо делать, и предупреждали, что ему не поздоровится, если он перегнет палку, к примеру, ослепит кого-нибудь. При этом в их словах слышался намек, что страдать придется не ему одному. Но эта угроза казалась Энди пустой. Он не верил, что они посмеют причинить вред Чарли. Она была звездой их экспериментов. Он в программе исследований играл второстепенную роль.

Врача, руководившего его тестированием, звали Герман Пиншо. Лет сорока, с заурядной внешностью, разве что чересчур улыбчивый. Иногда все эти улыбки нервировали Энди. Случалось, что заглядывал и другой доктор, постарше, по фамилии Хокстеттер, но по большей части с ним работал Пиншо.

Пиншо рассказал ему при подготовке к первому эксперименту, что в маленькой испытательной камере поставят стол. На столе будут бутылка с виноградным «Кулэйдом» и надписью «ЧЕРНИЛА», подставка с перьевой ручкой, графин с водой и два стакана. Пиншо сказал, что доброволец не будет иметь ни малейшего понятия о том, что в бутылке отнюдь не чернила. Затем Пиншо сказал, что они будут благодарны Энди, если посланный им импульс заставит добровольца налить себе воды, добавить в стакан изрядную порцию «чернил» и все это выпить.

– Изящно, – прокомментировал Энди. Чувствовал он себя отвратительно. Ему не хватало торазина и умиротворенности, которую давал препарат.

– Весьма, – согласился Пиншо. – Вы это сделаете?

– А зачем мне это?

– Вы что-нибудь получите взамен. Что-то приятное.

– Будь хорошей крысой, и тебе дадут сыр, – кивнул Энди. – Правильно?

Пиншо пожал плечами и улыбнулся. Белый халат элегантно обхватывал его фигуру.

– Хорошо, – кивнул Энди. – Сдаюсь. Какой я получу приз, заставив этого бедолагу выпить чернила?

– Ну, во-первых, вам снова начнут давать таблетки.

Энди это неприятно удивило, и он задался вопросом, действительно ли к торазину развивается привыкание, а если развивается, психологическая это зависимость или физиологическая.

– Скажите мне, Пиншо, каково это – быть наркодилером? В клятве Гиппократа такое прописано?

Пиншо пожал плечами и улыбнулся.

– Вам также разрешат короткие прогулки. Насколько я понимаю, вы проявляли к этому интерес.

Энди проявлял. Его поселили в роскошных апартаментах, настолько роскошных, что иногда он забывал, что это тюрьма с мягкими стенами. Три комнаты, ванная, цветной телевизор, подключенный к «Хоум бокс офис», по которому каждую неделю показывали три новых фильма. Кто-то из коротышек – возможно, сам Пиншо – заметил, что нет смысла отбирать у него ремень, давать только мелки и пластиковые ложки. Если он захочет покончить с собой, они не смогут его остановить. Если он пошлет сильный, продолжительный импульс, его мозг лопнет, как старая автомобильная камера.

Поэтому в жилище Энди было все необходимое, включая микроволновую печь на маленькой кухне. Мягкие цвета, толстый ковер в гостиной, репродукции хороших картин на стенах; но, как известно, собачье дерьмо под глазурью остается глазированным собачьим дерьмом. Вот и в этой со вкусом обставленной квартире на дверях отсутствовали внутренние ручки. Зато хватало глазков, вроде тех, что можно увидеть в дверях гостиничных номеров. Один имелся даже в ванной, и Энди предположил, что в квартире не было ни единого места, недоступного глазкам. Энди предполагал, что мониторинг велся круглосуточно, а камеры работали и в инфракрасном диапазоне, лишая его даже возможности подрочить в относительном уединении.

Энди не страдал клаустрофобией, но ему не нравилось подолгу сидеть взаперти. Его это нервировало, и даже на фоне приема психотропных препаратов он ощущал подавленность, обычно проявлявшуюся в долгих вздохах и периодах апатии. И он действительно просил разрешить ему прогулки. Хотел снова увидеть солнце и зеленую траву.

– Да, – кивнул он, глядя на Пиншо, – прогулки меня интересовали.

Но разрешения он так и не получил.