Воспоминание об Алмазных горах

Так прожили они в «Родном углу» остаток лета, осень и зиму. Юрий Николаевич заканчивал свою пьесу. Он старался быть веселым, жизнерадостным, строил грандиозные планы на будущее. Мечтали об артистическом дуэте наподобие Станиславского и Лилиной или Гайдебурова и Скарской. «Ты сыграешь Катерину в «Грозе», а я… я, может быть, Гамлета…» — мечтательно говорил он. Но Катя видела, что силы оставляют его.

Весной ему стало совсем плохо, и его положили в госпиталь.

О, эти последние дни в Мерано! Угасал он медленно и тихо. Его глаза светились сухим, обжигающим светом. Катя с ужасом сознавала всю неизбежность надвигающейся катастрофы.

В начале июня он умер.

Никогда не забыть ей тот день, когда она сидела возле свежего холмика на госпитальном кладбище. Ее тогда охватило страшное чувство одиночества на Земле.

Русские обитатели «Родного угла» отнеслись сочувственно к ее горю. Такая молоденькая, с ребенком на руках. Уговаривали остаться в Мерано, куда, мол, ты поедешь, в России голод. Хозяйка предложила работу в своем пансионе: «Будешь горничной — жалованье, чаевые». Катя благодарила: в конце концов, они по-своему желали ей добра. Но мысль остаться на чужбине вселяла страх и отчаяние. Только домой, в Россию!

Нет, она ничего не забыла. Разве можно забыть такое? Стереть, как мел со школьной доски… Просто Юрий Николаевич был другой жизнью, в другом плане существования. В ее любви к нему было много юношеского идеализма, жертвенности. Он так и остался для нее Юрием Николаевичем.

Перед смертью он написал своему другу, известному московскому писателю, письмо, в котором просил оставить его дочь Наташу в своей семье или отдать ее в детский дом. Содержание письма Катя узнала только в Москве и очень огорчилась: ведь она обещала ему никогда не расставаться с ребенком. Конечно, он понимал, как ей будет трудно с Наташей, и сделал так, чтобы она, Катя, была совершенно свободна.

Девочка прожила в семье писателя три года, и все это время Катя общалась с ней, проявляла постоянную заботу, как если бы она была ее родной дочерью. Девочка очень любила свою Катю (так она ее называла).

Потом объявилась родная мать Наташи и взяла дочь к себе. Конечно, это было естественно и логично, но Катя чувствовала себя осиротевшей. Впрочем, связь не прерывалась. Катя часто ходит мимо того дома, где живет Наташа. Они договариваются о новых встречах, и девочка радуется каждому свиданию. «После мамы я люблю тебя больше всех», — сказала она однажды Кате. Мать девочки знает об их дружбе и не препятствует ей. Только встречаться приходится все реже и реже из-за нехватки времени.

После итальянских городов — Рима, Неаполя, цветочного Капри, Мерано — Москва казалась захолустной провинцией. Мощенные булыжником улицы, по которым тарахтели старенькие трамвайчики, деревянные дома и домишки, крикливые извозчики в живописных зипунах и четырехугольных шапках, бродячие цыгане, пестрое многолюдье барахолок.

Еще давали о себе знать последствия гражданской войны. Было много нищих, беспризорников. На биржах труда толпились безработные. В узких петляющих улицах прятались крохотные лавчонки с самодельными вывесками. В многолюдном Охотном ряду шла бойкая торговля разными товарами, овощами, мясом, яблоками на возах. Многочисленные ресторанчики, закусочные, лотерейные киоски заманивали к себе разнообразную публику. Нэп процветал.

С помощью друзей Юрия Николаевича Катя довольно быстро нашла жилье. Она сняла угол у пожилой женщины, сын которой работал администратором в Театре Революции. Жилье не ахти какое: полуподвальное помещение, разгороженное фанерой на комнату и крошечную кухню. Удобств никаких. Но для перенаселенной Москвы и это было находкой.

Дом № 8 в Нижне-Кисловском переулке, в полуподвале которого Кате суждено было прожить несколько лет, имел новую, так называемую писательскую надстройку, где жили писатели, драматурги, композиторы. Почти рядом с домом находился Театр Революции — громоздкое здание из красного кирпича в стиле ампир. Фасадом он выходил на Нижне-Кисловский переулок.

Незадолго до смерти Юрий Николаевич закончил новую пьесу под названием «Когда поют петухи». Он попросил Катю передать рукопись директору Театра Революции писателю Матэ Залке.

Осторожно вынула из чемодана папку с рукописью, ласково провела по ней ладонью. И сейчас же встало перед ней мертвое лицо Юрия Николаевича. Она задохнулась от подступившего рыдания.

Эта пьеса хранила его последние размышления. В ней был призыв к борьбе с наступавшим германским фашизмом, призыв к международной солидарности рабочего класса. Он до конца оставался активной личностью.