— Немножко, для себя…
Катя явно скромничала. В петрозаводской музыкальной школе их руководитель Юрий Александрович Шапорин отмечал незаурядные музыкальные способности своей ученицы Кати Максимовой. По окончании школы подарил ей на память свою фотокарточку, на обороте которой написал шуточные стихи:
Мне стоит только написать:
Юрий Александрович теперь композитор и живет в Москве, и она, Катя, часто представляет себе свою встречу с ним.
Рихард стал «своим» среди друзей Кати. Но потребность в интимном общении все возрастала, соответственно увеличивалось количество уроков на неделе — они стали встречаться почти каждый день. Их неудержимо влекло друг к другу. Чередовались уроки русского и немецкого. Рихард добросовестно зубрил русскую грамматику и писал диктанты. Строго спрашивал с Кати заданное им по немецкой грамматике. Занятия проходили живо, весело. А когда утомлялись, Катя играла на стареньком клавесине фантазии и вариации любимого им Моцарта.
Рихард слушал музыку и задумчиво смотрел на Катю. В такие минуты ей казалось, что их души радостно перекликаются между собой.
Когда он долго не приходил, она испытывала томительное беспокойство, необъяснимую сладостную тоску. Наконец с ужасом поняла, что полюбила этого человека, очень сложного, загадочного, с героическим прошлым. Что за новые испытания готовит ей эта любовь? Может быть, отступить, пока не поздно? Сослаться на занятость и больше не встречаться? Когда Юрий Николаевич умер, ему было тридцать шесть, а ей — двадцать три. Сейчас ей двадцать шесть, а Рихарду тридцать пять. Но дело не в количественном соотношении лет. А в том, что ее чувство к Рихарду носит совсем иной характер. Перед ней был сильный, смелый человек… И вообще, кто-то сказал, что в любви много иррационального, и, наверное, не стоит гадать, почему ее так неудержимо влечет к этому человеку. Влечет, и все. И сопротивляться уже поздно.
Однажды, перелистывая книжечку стихов Маяковского, Рихард сказал Кате:
— Хороший поэт. — И прочитал:
Сильно! Правда? Так о любви мог написать только человек больших страстей.
Катя улыбнулась.
— Ну вот, кажется, мои труды не пропали даром: ты свободно читаешь по-русски даже Маяковского!
Рихард оставался серьезным. Он продолжил:
— А я, как самый обыкновенный смертный, могу сказать лишь сухими словами: Катя, я люблю тебя…
Она молча спрятала у него на груди жарко вспыхнувшее лицо.
— Их либе дих… — прошептал он ей на ухо.
Когда у человека появляется надежда на что-то хорошее, ради чего стоит жить, удивительно, до чего он может стаять трезвым. Катя твердо решила начать жить заново. Взвесив все «за» и «против», она пришла к окончательному выводу: надо подаваться на какой-нибудь завод, где широкое поле деятельности и перспективы на продвижение. Она была слишком здоровым человеком, чтобы жить воспоминаниями и бесконечно предаваться меланхолии. От прошлого отгородилась глухой стеной. И только иногда по ночам на нее яростно набрасывались воспоминания и терзали сердце всякими печальными подробностями.
Знакомство с Рихардом буквально возродило Катю к жизни. Даже друзья заметили, что глаза ее сияют и она обращается с окружающими с какой-то новой веселостью, которой они раньше не замечали в сдержанной и даже несколько суховатой Кате.
Подала заявление об уходе. Вызвали в отдел кадров. Знакомый кадровик строго спросил:
— Что это вы надумали? Разве вам у нас плохо? Зарплата приличная, паек, работа интеллигентная, и типография престижная.
— Ухожу на завод! — торжественно объявила Катя.
Кадровик скривился:
— Интеллигенция сошла с ума! У всех на языке завод, завод… А спросите, что каждый из них умеет делать?
— Работать, — просто ответила Катя.
— Работать… — презрительно протянул кадровик. — Вот вы, например, на какую должность метите?
— На рабочую. Пойду к станку.
— Ну-ну, с богом! Обратно не возьмем… — И подписал заявление.
В типографии жалели об ее уходе. Устроили торжественные проводы. Рабочие подарили портрет Ленина, сделанный специально для нее.
А вскоре она устроилась на завод «Тизприбор» ученицей. Завод выпускал точные измерительные приборы — дифманометры, готовальни — и еще патефоны.