Воспоминание об Алмазных горах

Говорят, принимая дар, Макартур впервые за все время пребывания в Японии улыбнулся. Он похлопывал жемчужный колокол словно старого приятеля по плечу. То была историческая минута, и ее запечатлели на сотнях пленок. Но как бы ни кривлялся генерал, прибравший к рукам японскую метрополию без единого выстрела, изображающий из себя носителя свободы и демократии, свое империалистическое дело он делал здесь жестоко: запретил рабочим и служащим бастовать. Опубликовал заявление с призывом вести борьбу против «антидемократического, сугубо политического и резко агрессивного явления — коммунизма». Стремясь создать базу для возрождения японской армии, сохранил японский офицерский корпус, состоящий более чем из трех тысяч человек; чтобы не было нареканий, офицеров согнали в сельскохозяйственные кооперативы, по принципу военной организации, разумеется… Управление Японией осуществлял через старый государственный аппарат. Экономическая власть по-прежнему находилась в руках крупных монополий — дзайбацу, хотя и был принят закон «о запрещении монополий». Оккупационные власти восстановили крупнейшую военно-морскую базу в Йокосука, авиационные базы в Титикава, Итадзака, Иоката, Мисова, спешно превращали острова Окинава и Цусима в укрепленные районы. Макартур не скрывал, что на Окинаве построит двадцать пять военных аэродромов, которые способны обеспечить три тысячи пятьсот вылетов в день самых крупных бомбардировщиков. Генерал явно готовился к войне. Но против кого?..

Я знала слишком мало, чтобы делать выводы. В тот прощальный вечер мне дела не было до генерала Макартура со всеми его воинственными планами. Под второй мировой войной подведена твердая итоговая черта. Военные преступники наказаны. Через несколько дней я покину опостылевшие за два с половиной года холмы Итигая, где в конференц-зале бывшего военного министерства Японии проходил Токийский процесс. Сверкнет вершина Фудзи и погаснет. Я увижу Родину…

А потом будет казаться, что все это приснилось: праздничный зал, где за красными лакированными столиками сидят американцы, англичане, канадцы, французы, индийцы, китайцы, к лицам которых успела приглядеться; река Сумида с ее бесконечным рядом серых каменных мостов, твердыни императорского дворца, крылатые пагоды, криптомерии, страшные пепелища Хиросимы и Нагасаки…

Я уже чувствовала себя отрешенной от всего этого. Словно бы подвела свой внутренний итог. Токийский процесс научил многому. Впервые лицом к лицу я столкнулась с казуистической мыслью представителей капиталистического судопроизводства — их изворотливость и бесцеремонность потрясли меня. У них имелись какие-то свои правила игры, вернее, это была игра без правил, и в нее, в эту игру, рассчитанную на защиту главных японских военных преступников, охотно включились начальник генерального штаба, затем государственный секретарь, Маршалл, высшие офицеры американской армии, генерал Дин, полковник Блэйк, которые на процессе выступили в роли «свидетелей защиты».

Вон они сидят за соседним столиком — плешивый краснолицый генерал Дин, прямой как свеча полковник Блэйк и американский адвокат майор Блэкни, тонколицый, красивый, на вид очень приветливый. Со мной он почему-то всегда раскланивался. Возможно, проникся уважением к советским представителям после того, как наш обвинитель уличил его в подтасовке содержания документа, представленного в трибунал в качестве доказательства: Блэкни умышленно исказил текст, чтобы обелить японских военных преступников. Но сейчас юридические битвы позади и можно посылать своим противникам воздушные поцелуи. Этот симпатичный на вид майор, стремясь выгородить военных преступников, иной раз «перехлестывал»: в открытую на публичных заседаниях трибунала возводил хулу на собственное командование и правительство. Ах, японцы убили американского адмирала Кидда, офицеров и матросов во время нападения на Пирл-Харбор! Что из того? Преступления японцев в этой войне не идут ни в какое сравнение с преступлением американского командования и правительства, сбросивших атомные бомбы на японские города. Погибло триста тысяч мирных жителей, которые и не помышляли о сопротивлении. Если гибель адмирала Кидда при налете на Пирл-Харбор является убийством, то мы знаем имя того человека, руками которого была сброшена атомная бомба на Хиросиму, мы знаем начальника штаба, который составил план этой операции, мы знаем главнокомандующего, совершившего это тяжкое преступление…

Вот так открыто, на весь мир, поставить в один ряд японских военных преступников и американское командование!

Я смотрела на этих людей, на тяжелое лицо Макартура и удивлялась превратностям судьбы: это они, они причастны к гибели сотен тысяч беззащитных японских детей, женщин, стариков. Раскаявшийся убийца — все равно убийца. А эти даже не думают раскаиваться.