Воспоминания

И вот 12 февраля 1870 года47 у мама родилась дочь.

Я была уверена в том, что это случилось благодаря моим молитвам, и с нетерпением ждала, когда я увижу свою сестрицу. Наконец нас позвали к мама в спальню. В полутьме лежала мама, спокойная, красивая и слабая. На кровати возле нее лежало крошечное красное, сморщенное существо, от которого пахло фланелью и "детской присыпкой". Маленькое это создание чуть копошилось и тихо и жалобно попискивало.

"Так вот мой жданный и желанный товарищ для игры в куклы, для выслушивания всех моих девичьих мыслей и чувств, которых не в состоянии понять мальчики. Долго, долго придется ждать, пока из этого несчастного, беспомощного существа вырастет девочка!" – подумала я.

В этот раз нас у мама продержали очень недолго: я осторожно наклонилась над своей маленькой сестрицей и поцеловала ее; я испытывала к ней материнское чувство жалости и нежности, а не чувство сестры к сестре. Потом поцеловала мама и ушла из спальни растроганная, но не удовлетворенная.

Скоро мы узнали, что мама серьезно больна и что новая сестрица родилась очень слабенькая.

Потянулись грустные длинные дни. Мама мы не видали.

Папа иногда заходил к нам, но всегда был озабочен и торопился уходить. Когда я заходила к Маше – так звали новую сестру – няня Марья Афанасьевна встречала меня не ласково: Маша почти всегда плакала, и няня ее то укачивала, то перепеленывала, и я чувствовала, что няне я мешаю, а удовольствий я от своих посещений не получала.

Наконец, после очень длинной и тяжелой болезни, мама выздоровела.

Маша же все хворала. Кроме других недугов – у нее сделалась сильная золотуха.

Помню ее головку, всю покрытую мокрой гнойной коркой. Няня лечила ее по-своему, намазывая ей голову сливками. Сливки прокисали у нее на голове, и от нее всегда пахло чем-то кислым и неприятным.

Я, так страстно желавшая иметь себе товарку, была разочарована и вернулась к обществу братьев и Ханны.

Не скоро Маша поправилась. Прошла у нее золотуха, но она осталась слабенькой и хрупкой, какой и была в продолжение всей своей жизни.

XVI

Мы, трое старших, жили в детстве совсем отдельно от младших. Я любила ходить к ним в детскую, забавляться ими, но настоящая жизнь была с Сережей и Ильей.

И они чувствовали то же самое.

"С тех пор, как я себя помню, – пишет Илья в своих воспоминаниях, – наша детская компания разделялась на две группы – больших и маленьких – big ones и little ones.

Большие были: Сережа, Таня и я. Маленькие – брат Леля и сестра little Маша.

Мы, старшие, держались всегда отдельно и никогда не принимали в свою компанию младших, которые ничего не понимали и только мешали нашим играм.

Из-за маленьких надо было раньше уходить домой, маленькие могут простудиться, маленькие мешают нам шуметь, потому что они днем спят, а когда кто-нибудь из маленьких из-за нас заплачет и пойдет к мама жаловаться, большие всегда оказываются виноваты, и нас из-за них бранят и наказывают.

Ближе всего и по возрасту и по духу я сходился с сестрой Таней. Она на полтора года старше меня, черноглазая, бойкая и выдумчивая. С ней всегда весело, и мы понимаем друг друга с полуслова.

Мы знаем с ней такие вещи, которых, кроме нас, никто понять не может.

Мы любили бегать по зале вокруг обеденного стола.

Ударишь ее по плечу и бежишь от нее изо всех сил в другую сторону.

– Я последний, я последний.

Она догоняет, шлепает меня и убегает опять.

– Я последняя, я последняя.

Раз я ее догнал, только размахнулся, чтобы стукнуть, – она остановилась сразу лицом ко мне, замахала ручонками перед собой, стала подпрыгивать на одном месте и приговаривать: "А это сова, а это сова".

Я, конечно, понял, что если "это сова", то ее трогать уж нельзя, с тех пор это так и осталось навсегда. Когда говорят: "А это сова", – значит, трогать нельзя.

Сережа, конечно, этого не мог бы понять. Он начал бы долго расспрашивать и рассуждать, почему нельзя трогать сову, и решил бы, что это совсем не остроумно.

А я понял сразу, что это даже очень умно, и Таня знала, что я ее пойму. Поэтому только она так и сделала"48.

Жили мы и зиму и лето в Ясной Поляне и никогда не скучали.

Мой отец, зная прелесть и пользу "неторопливой, одинокой жизни"49, которой, по его словам, научила его тетка, Татьяна Александровна, поставил свою семью в те же условия.

За эту жизнь я всегда благодарна ему. При нашем деревенском воспитании мы не успели пресытиться искусственными удовольствиями, а научились любить и ценить жизнь в природе и привыкли находить развлечения в ней и в самих себе.

Вряд ли какой-либо городской ребенок поймет то наслаждение, которое я испытывала, найдя после длинной холодной зимы в оттаявшем вокруг березы черном круге земли – первую душистую зеленую травку.

Я делилась своей радостью с Ханной, которая всегда мне сочувствовала, и учила имена трав и других растений по-английски.

Так как игрушек у нас в детстве бывало немного, то мы иногда сами мастерили их.