Воспоминания

Вы о чем-то просите,

А о чем – не слышу.

12.XII.1925 г.

4

Изнутри просияло облако.

Стало вдруг светло и таинственно, -

Час, когда за случайным обликом

Проявляется лик единственный!

Ухожу я тропинкой узенькой.

Тишина вокруг – как в обители.

Так бывает только от музыки

Безнадежно и упоительно.

И какие места знакомые…

Сотни лет как ушла я из дому,

И вернулась к тому же дому я,

Все к тому же озеру чистому.

И лепечет вода… Не ты ль меня

Окликаешь во влажном лепете?…

Плачут гусли над озером Ильменем,

Выплывают белые лебеди.

l6.XII.l925 г.

ОТРЫВОК

И вдруг случится – как, не знаешь сам,

Хоть силишься себя переупрямить,

Но к старшим братьям нашим и отцам

Бесповоротно охладеет память, -

И имена твердишь их вновь и вновь,

Чтоб воскресить усопшую любовь.

Соседи часто меж собой не ладят:

Живя бок-о-бок видишь лишь грехи.

Не оттого ль отца роднее прадед?

Не оттого ль прадедовы стихи

Мы набожно читаем и любовно,

Как не читал и сын единокровный?…

Молчанье – мой единственный наперсник.

Мой скорбный голос никому не мил.

Коль ты любил меня, мой сын, иль сверстник,

То уж давно, должно быть, разлюбил…

Но, современницей прожив бесправной,

Нам Павлова прабабкой стала славной.

3.Х.1925 г.

* * *

Что нашим дням дала я?… Просто -

Дала, что я могла отдать:

Сегодня досчитала до ста

И надоело пульс считать.

Дар невелик. Быть может, подло,

Что мне не страшно, не темно,

Что я себе мурлычу под нос,

Смотря в пушистое окно:

«Какой снежок повыпал за ночь

И как по первой пороше

Кататься хочется на саночках

Освободившейся душе!»

27.XI.1926 г.

1.III.1926 г.

Дорогая моя Женечка!

Все чаще и чаще начинает меня тянуть в Судак. У нас уже пахнет весной, и я с умилением вспоминаю первые зацветающие миндали и как по канавкам бежит вода.

Зима у нас в этом году была прекрасная – благословенная: такого снега, белизны и пышности я уже несколько лет не видела, и я каждое утро, подходя к окну, ей радовалась.

В общем, несмотря на то, что я почти всю зиму прохворала, мне было как-то удивительно – и хорошо и очень грустно.

Письмо твое читала с большой нежностью. Дорогая моя, далекий друг! Спасибо за твои любовные слова и за чудесные Адины стихи.

Если выйдет наш альманах, постараемся напечатать их хотя бы в некрологе. Это единственный способ увидеть их в печати, – безумное время!

Некролог буду писать не я, а Маргарита Мариановна Тумповская (она родствсннца Любе и Евг‹ении› Антоновне) [185]. Я решила так потому, что не могу и не хочу писать об Аде меньше того, что я о ней думаю и чувствую, а Маргарита Марьянов‹на› уже писала о ней для энциклопедии: ей эту заметку заказали, а потом «раздумали» и решили не печатать.

Я очень много времени и души отдаю нашему издательству. Мы очень бедны и горды и нам очень трудно, но у меня полная уверенность в том, что мы живучи, п‹отому› ч‹то› вызваны к жизни самой жизнию, а не выдумкой. Со всех сторон к нам тянутся поэты: всем сейчас деваться некуда. Сейчас находятся в печати 10 сборников, – так мы будем аукаться друг с другом в это страшное дремучее время. Надеюсь, что моя книжка выйдет в 1-й половине марта. Тогда сейчас же пришлю. Там есть стихи к Аде и к тебе [186]. Посылаю тебе 4 новых стихотворения [187]. Если я не замолчу, то через несколько месяцев наберется и книжечка: «Сны» [188].

Напиши мне, где ты думаешь печатать твоего Эдгара По? [189] Очень, очень хочется увидеть его, наконец, в печати!

Заходила ко мне Е.Н.Ребикова [190]. Много рассказывала об Аде и о тебе. Я ей очень была рада.

Напиши мне поскорее. Евг‹ении› Ант‹оновне› нежный мой привет, Люб‹ови› Алекс‹андровне› – тоже. Я на одном концерте встретила Василису Алекс‹андровну› [191] – красивая женщина, но для меня какая-то жуткая. Приезжала к нам Марианна Эбергардт [192]; 3 дня прожила у Машеньки. Она все такая же милая. Машенька последнее время погрустнела, – меня это очень огорчает. Пусть Люб‹овь› Алекс‹андровна› ей получше пишет. Целую тебя, моя дорогая, нежно.

Твоя София.

[На полях:] Ольга Николаевна шлет сердечный привет.

[Приложены стихи:]

* * *

А под навесом лошадь фыркает

И сено вкусно так жует…

И, как слепец за поводыркой,

Вновь за душою плоть идет.

Не на свиданье с гордой Музою

– По ней не стосковалась я, -

К последней, бессловесной музыке

Веди меня, душа моя!

Открыли дверь и тихо вышли мы.

Куда ж девалися луга?

Вокруг, по-праздничному пышные,

Стоят высокие снега…

От грусти и от умиления

Пошевельнуться не могу.

А там, вдали, следы оленьи

На голубеющем снегу.

17.II.1926 г.

* * *

Ведь я пою о той весне,

Которой в яви – нет,

Но, как лунатик, ты во сне

Идешь на тихий свет,

И музыка скупая слов

Уже не просто стих,

А перекличка наших снов

И тайн – моих, твоих…

И вот сквозит перед тобой,

Как сквозь живой хрусталь,

И берег лунно-голубой

И снеговая даль.

18.II.1926 г.

Посылаю ещё одно стихотворение, которое только что написала:

Вокруг – ночной пустыней – сцена.

Из люков духи поднялись,

И холодок шевелит стены

Животрепещущих кулис.

Окончен ли, или не начат

Спектакль? Безлюден черный зал

И лишь смычок во мраке плачет

О том, чего не досказал.

Я невпопад на сцену вышла

И чувствую, что невпопад

Какой-то стих уныло-пышный

Уста усталые твердят.