Воспоминания

Далее полное отсутствие дисциплины, даже революционной! А разговорчики: либо о боях, либо о расстрелах и насилиях над евреями. Кто-то считал кольца, «собранные» им у «благодарного населения», кто-то восхвалял «сладкую жидовочку», с которой он приятно провел время, кто-то рассказывал, как он «пришил из своего винта» одного «очкарика-жида» (все «очкастые» почему-то считались врагами революционного народа, и их люто ненавидели).

Через несколько лет, уже в Ленинграде, я читал рассказы Бабеля о Конной Армии и могу сказать, что между конниками Буденного и конниками Щорса разницы не было. Конечно, им всем нужна была «бабель» и при этом «смотря какая бабель», нужно было «золотишко». Даже спутник инженера Лося в полете на Марс (Алексей Толстой «Аэлита»), матрос Гусев, прежде всего старается организовать революцию на Марсе, а попутно захватить оттуда «золотишко». Тяга к «золотишку» и «трофеям» не исчезла и во время Второй мировой войны.

Я слушал-слушал разговоры богунцев в казарме и в конце концов сбежал, к счастью, до прихода начальника школы.

Другой пример, характеризующий нравы советских начальников. Мне удалось получить работу корректора в военной газете. Зарплата в счет не шла, но корректору давался красноармейский паек, а в эти дни хлеб был основным продуктом питания. Я проработал в газете несколько дней, но затем от редактора газеты, уехавшего на фронт, пришла телеграмма с приказом арестовать меня за допущенную в корректуре ошибку. Мне с трудом удалось доказать, что ошибку я выправил, но наборщик не выправил ее в тексте набора. После этого я бросил работу в газете, и никакие пайки не могли больше соблазнить меня.

Еще одна картинка этих дней. Летом в июне 1919 года, проходя по Николаевской улице, где было здание цирка, я увидел быстро мчавшийся автомобиль. Это была настоящая «симфония в черном»: черные кожаные фуражки, кожаные куртки, кожаные штаны и сапоги. У конвоя револьверы были на взводе. Автомобиль подлетел к цирку. Военный средних лет с остроконечной бородкой, окруженный своими телохранителями с револьверами наготове, величественно и «по-орлиному» огляделся кругом и ринулся в цирк. Это был председатель Революционного Военного Совета РСФСР Лев Троцкий. Кое-кто хочет сейчас изобразить Троцкого поборником демократии и революционных свобод, противопоставляя его диктатуре Сталина. На самом деле между ними никакой разницы не было. Диктаторские замашки у Троцкого, когда он был у власти, были, пожалуй, еще ярче выражены, чем у Сталина.

Киевляне начали постепенно привыкать к советским порядкам. Но полного спокойствия в Киеве не было. Чека выискивала врагов революции. В течение лета 1919 под Киевом были слышны отдаленные взрывы и ружейная перестрелка. Наглые атаманы, перешедшие от Петлюры на сторону советской власти – Зеленый (из Триполья) и Струк (его базой был Чернобыль) – рыскали вокруг Киева и нападали на окраины города. Струк как-то даже захватил весь Подол, и выбить его оттуда стоило немало труда и жертв. Житель Киева не мог знать, какого атамана он встретит, пойдя на Подол, на Демиевку или Куреневку.

В июне началось продвижение Добровольческой армии на север. О приближении деникинцев к Киеву говорила все более слышная и гулкая канонада, эвакуация советских учреждений, быстрый рост дороговизны, в особенности на хлеб. Соответственно поднимались цены и на другие продукты. Цены поднимались из-за недоверия к советским деньгам, так как подвоз шел совершенно свободно.

Другим признаком эвакуации была торопливая загрузка барж киевским добром – мебелью, автомобилями, экипажами, набитыми разным добром ящиками. Мобилизация нетрудовых элементов, в том числе стариков, на рытье окопов под Дарницей и Броварами и запрещение говорить по телефону дополняли картину. Пустота на базарах и нежелание крестьян принимать советские деньги предвещали очередной приход новой власти.

Но какой именно? Петлюровские войска подступали к Киеву с запада, деникинские войска – с востока. Канонада звучала все громче и громче. Но кто займет город раньше? Киев жил в нервном ожидании, и киевляне на улицах не стесняясь обсуждали вслух шансы наступавших. Вопрос был крайне важен: следовало решить, какую защитную политическую мимикрию надо избрать. Если раньше придет Петлюра, то нужно изображать «щирого украинца» и быть юдофобом. Если раньше придет Деникин, то при нем нужно проповедывать «единую, неделимую», называть Украину «Малороссией» и говорить о крестовом походе на Москву.

Это была «большая политика» и «высокая дипломатия» киевского обывателя. Ошибка, как это выяснилось очень скоро, могла стоить жизни. Добровольцы избивали и убивали «петлюровцев», а последние резали у «офицерню», желающую включить «Малороссию» в «единую, неделимую». Но самой тяжелой и роковой ошибкой была обмолвка «товарищ». За «товарища» били шомполами и нагайками одинаково дружно и петлюровцы, и добровольцы. Поэтому наиболее осторожные и мудрые киевляне молчали, ибо они «не интересовались политикой».